Кремлёвская пропаганда и психологическое состояние общества: страх и атомизация

Развёрнутый анализ устройства пропагандистской машины Кремля в недавнем посте уважаемого Мигеля достаточно полно отражает её механизм и технологии обработки общественного сознания. Но всё же исчерпывающего ответа на вопрос, благодаря чему эти технологии срабатывают, почему общество ведётся на эти нехитрые, в общем-то, уловки, данный текст не даёт. Правда, сам автор утверждает, что рассмотрение глубинных основ общественной психологии не было целью его работы. Тем не менее, если мы хотим не просто разоблачать устройство машины "отравления ноосферы", но и снизить её отравляющий эффект, пройти мимо этих основ никак не получится.

Ведь, в конце концов, дело не только в массированном характере вещания, забивающем все информационные каналы и площадки, дело ещё и в форме и характере доносимым сигналов, а также, что самое главное, восприимчивости публики к ним. Ни одна пропаганда не возымеет сколь-нибудь серьёзного влияния, если будет противоречить собственному настрою и самоощущению общества. И чтобы понять, почему губительная и гнилая в своей основе кремлёвская пропаганда достигает желаемого эффекта, надо посмотреть в более широком контексте на подвергаемое ей общество, выявить те его особенности, которые способствуют распространению ложных, нездоровых смыслов.

Масштаб вопроса, разумеется, настолько колоссален, что мы вряд сможем даже приблизиться к сколь-нибудь точному и исчерпывающему описанию проблемы, но попытаемся прояснить ситуацию так, как нам она видится на сегодняшней день с нашей крайне субъективной, мало подкреплённой научными изысканиями, позиции.

Здесь нас, следует признать, подстерегает ещё одна опасность, которую мы постараемся обойти, но полностью избежать которой вряд ли сумеем. Речь идёт о впадании в те или иные аргументационные схемы, которые вследствие частого к ним обращения превратились для одной аудитории в догму, для другой – в трюизм или банальность, а для третьей – в предмет нещадной критики. Частое обсуждение достаточно популярной у русской публики темы общественной психологии привело к формированию целых лагерей противостояния и укоренению их аргументационных схем до такой степени, когда любая дискуссия сводится просто к ретрансляции уже давно озвученных аргументов. А если добавить, что дискуссия эта ведётся с опорой на те или иные общеидеологические ориентиры, подкрепить которые и призваны данные схемы, то зачастую она оказыватеся направленной не на прояснение истинного положения вещей, а на утверждение правильности собственной идеологической позиции, в том числе путём навешивания ярлыков на противоположную сторону.

Наиболее распространёнными и уже порядком набившими оскомину аргументами в этом отношении являются соотношения государства и общества, коллективного и индивидуального, материального и духовного, потребительского и альтруистического, эгоизма и жертвенности, эгалитаризма и меритократии, патернализма и индивидуализма, справедливости и предприимчивости, архаичного и прогрессивного, универсального и партикулярного. Когда дискуссия ведётся в этих терминах, причём каждая сторона пытается абсолютизировать свою часть диады, с большой долей вероятности она приходит к закономерному тупику. Жизнь общества состоит в поиске форм гармоничного сочетания этих качеств, и упор только на одном из них в противовес его "антиподу" – признак либо непонимания сложности устроения мира, либо целенаправленной идеологической обработки, а, по сути, той же пропаганды. Мы сознательно хотим уйти от подобных дихотомических идеологем, благо желающих и дальше ломать о них копья, великое множество, и вместо этого представим более упрощённое, в чём-то даже бытовое, описание картины общественных настроений, чтобы не попасть в ловушку подобных трюизмов.

Ну и последнее замечание, которым следует предварить нашу скромную попытку посмотреть на особенности общественной психологии. Многие недоброжелатели в подобных попытках усматривают критику общества в целом, дескать "народ им плохой". Нет, это не наша цель и наш тезис. Народ не плохой и не хороший. Народ такой, какой он есть. И если он не реагирует на какие-то вызовы так, как нам хотелось бы или как, по логике вещей, он должен был бы реагировать "в здравом уме", надо попытаться понять, почему этого не происходит, где, фигурально выражаясь, произошёл "сбой программы" и как его устранить. И здесь нужно не только возлагать вину на тех, кто сознательно к этому "сбою" привёл (хотя и это архиважная вещь, которую мало кто решается сделать), но и, вернувшись к исходному коду, внести нужные коррективы и вернуть процесс в здоровое русло.

Так же само, как критиковать проступок, но не ребёнка – главный принцип педагогики, а бороться с грехом, а не с людьми, ему подверженному, – главный принцип христианского учения, в случае народа необходимо не клеймить, а направлять, используя для этого те положительные мотивы, которые присутствуют в нём в нынешних социальных условиях, пусть даже в приглушённом, спящем виде. Проблема лишь в том, что играть на слабостях и пороках всегда проще, чем пытаться пробудить добродетели, но этим тоже надо заниматься.

***

Прежде всего, нужно внести историческую ясность. Пропаганда как инструмент государственной политики не является ни современным изобретением, ни тем более какой-то исключительно кремлёвской технологией. Переход к массовому обществу сопровождался (а вернее, стимулировался) переходом к массовому же распространению информации, давшему толчок массовой пропаганде. Тоталитарные режимы ХХ века использовали инструменты пропаганды на полную катушку, и советский режим здесь далеко не "пас в задних". Советская пропаганда забивала все доступные информационные каналы ещё более массированно, чем нынешняя эрефянская. Так что отравление ноосферы и манипуляции массовым сознанием русского народа начались не с приходом Путина в Кремль, а гораздо раньше.

Другое дело, что советская пропаганда, особенно в последние десятилетия существования СССР, приобрела настолько топорный, почти карикатурный характер, что давала уже обратный эффект – эффект тотального недоверия власти и всему, что от неё исходило. Знаменитая фраза "в правительстве сказали, что проблем с сахаром не будет – надо поскорее купить хотя бы мешка два" родилась на пике брежневского застоя и, к слову сказать, сохраняет актуальность до сих пор в приложении к самым разнообразным благам.

Собственно, этим и объясняется наличие некоторых проблесков здравого смысла и критического мышления в той самой "народной ноосфере" в прежние времена. Народ инстинктивно не доверял власти, зная, что она состоит из лицемеров и проходимцев, прикрывающих свою алчность и некомпетентность громкими лозунгами о патриотизме и Родине, не верил советской пропаганде и не особо связывал надежды на собственное благополучие с политическими изменениями в стране.

Но при этом неприятие и недоверие к советской идеологии и пропаганде не вылилось в неприятие и недоверие к пропаганде вообще. У народа выработался иммунитет на оголтелую, лживую пропаганду с высоких трибун, со страниц "Правды" и из уст местных партийно-комсомольских прощелыг. Однако более изощрённые, "индивидуально подобранные", "таргетированные" приёмы западной пропаганды с её апеллированием не к высоким идеалам, а к банальным бытовым жизненным стандартам обычных людей, с её красивой картинкой сияющей витрины и "американской улыбкой в 64 зуба" проходили на ура. Легко не верить полуграмотному обрюзгшему дядьке, орущему какую-то муть с трибуны очередного партсъезда, но вот ухоженному благообразному мужчине в аккуратном костюмчике поверить очень хочется. По большому счёту, то, что мы сейчас лицезреем в виде эрефянской пропаганды – это, фактически, просто адаптация более тонких и незаметных глазу неискушённого обывателя технологий западного пиара на отечественную почву с приправой из элементов советского декора, вызывающих позитивный ностальгический отклик у большинства населения. С таким пиаром, безусловно, бороться сложнее, чем с топорной совдеповской машиной.

Ещё одним заслуживающим упоминания фактом в отношении того периода является и то, что массовое неприятие советской пропаганды не порождало целенаправленной деятельности по сопротивлению режиму и борьбы за власть. Десятилетия репрессий и оболванивания лишили народ даже базового политического инстинкта. Он был готов, фигурально выражаясь, "выстраивать свою крепость" в виде собственной семьи и быта, отгораживаясь от всепроникающей власти и уходя в (дозволенный этой же властью) эскапизм в частную жизнь. Но дальше частной жизни такое пассивное сопротивление не простиралось и тем более не перерастало в сопротивление активное и осмысленное. Поэтому во всех войнах, развязанных на территории СНГ, включая, пожалуй, самую позорную из них войну в Чечне, армии и силовые структуры были вполне послушным инструментом в руках новых правителей и не проявили никаких поползновений к тому, чтобы пресечь губительные авантюры, не говоря о том, чтобы взять власть в свои руки.

К тому же, бытующее представление о том, что "политика – дело грязное", оправдывало такое поведение. А то обстоятельство, что на переднем крае борьбы с обрыдлым советским режимом оказались выходцы из той же самой коммунистической номенклатуры, укрепляло уверенность в отсутствии смысла этой борьбы или, как бы мы сейчас выразились, в её фейковом характере. "Одни партократы дерутся с другими", – нередко говорили в ту пору в тех самых очередях, о которых с такой теплотой вспоминает в своём тексте Мигель.

***

Состояние войны действительно для советского и постсоветского общества было во многом неприемлемым и ненормальным. Ещё сохранялась память о страданиях в ВОВ, не зажили болезненные "афганские раны", да и масштаб насилия во вспыхнувших на пространстве бывшего Союза конфликтах казался запредельным. Сама мысль о войне в современных условиях казалась дикостью, чем-то совершенно невообразимым и фантастическим. Она всеми силами отгонялась как нереальная, но сказать, что это дало толчок какому-то сознательному усилию "ноосферы" по выработке "иммунитета от войны" или осознанию грозящих обществу рисках, способных привести к войне, нельзя. Наоборот, общество сознательно закрывало глаза на эти риски, предпочитая оставаться в иллюзии относительной защищённости и надеясь на "авось пронесёт". Убежать от своих страхов всегда легче, чем смотреть правде в глаза.

Надо признать, пропаганда всегда с успехом пользовалась этим общественным солипсизмом и подогревала его. Жить с осознанием подстерегающих опасностей всегда тяжело, и сознание неизменно хватается за любую возможность изгнать неудобные, нарушающие душевное спокойствие вещи. А когда ему ещё в этом помогают, объясняя, почему "это не наша война", почему "нас втягивают в неё враги" и почему, всего лишь закрыв глаза на некоторые досадные обстоятельства, можно избавиться от этой неприятной перспективы, сопротивление отключается само собой. Когда тебе приводят аргументы в пользу того, во что и сам хочешь верить, ты их принимаешь, даже если они абсурдны. "Я сам обманываться рад".

Апеллировать к индивидуальной морали и совести в таком случае крайне трудно. Человеческая психика устроена таким образом, что когда речь идёт о собственной безопасности и комфорте, всё, что ему способствует, по определению считается моральным или как минимум морально допустимым. Только серьёзные нравственные устои всего общества в целом с механизмами общественного поощрения и осуждения могут преодолеть эти особенности. В любом другом случае, а тем более, если подобный солипсизм целенаправленно поощряется сверху и является общественно одобряемой позицией, ожидать от людей массового сопротивления пропаганде бессмысленно.

Помимо этих естественных свойств, в случае постсоветского общества особую роль в восприятии войны играет также тема насилия и конфликтности в общественной жизни.

Насилие, как физическое, так словесное и психологическое, пронизывает наше общество сверху донизу. Это универсальный метод регулирования общественных отношений, начиная от политики государства и заканчивая воспитанием детей. Вершиной успеха применения насилия является демонстративное и публичное унижение других людей, а способность к такому унижению служит немаловажным признаком статуса. Учитывая, какое место занимает статус в общественной психологии нашего иерархического общества, вся наша общественная жизнь превращается в этакие джунгли, обитатели которых ранжируются по способности к публичному насилию и унижению.

Это было заложено ещё в советские времена, когда уголовную культуру возвели в ранг общественной нормы под видом "пролетарской". Достаточно вспомнить хамство знаменитых "совдеповских тёток", облечённых властью от прилавка магазина до чиновничьих кабинетов. Но разрушение минимальных общественных институтов в "лихие 90-е" привело к апофеозу насилия, уже не ограниченного предоставленными государством властными полномочиями. Насилие перестало быть следствием власти, насилие само стало властью. О чём можно говорить, если авторитет ельцинского преемника в первый год его бесславного правления строился не на интеллектуальных или управленческих заслугах, а на публичном обещании "мочить в сортире", то есть демонстрации готовности применять насилие, сопровождаемое словесным унижением потенциальных объектов этого насилия.

Но если отвлечься от политики, иллюстраций печальному факту повышенной роли насилия в нашей жизни, к сожалению, предостаточно. Шокирующие случаи коллективных расправ в детских и подростковых коллективах, ставшие достоянием благодаря камерам мобильных телефонов и стараниям самих "героев нашего времени", пожалуй наиболее показательные из всех. Потому что то, что во взрослом мире хоть как-то прикрывается рудиментарными условностями и приличиями, отпечатывается в детском сознании безо всяких ширм.

Культ насилия и унижения в обществе неизбежно приводит к его разделению на тех, кто может его осуществлять, и тех, кто ему подвергается. А подвергается ему большинство, причём, что парадоксально, способность к насилию на одном уровне общественной пирамиды никак не уберегает от насилия на другом. И вот та же хамоватая тётка из магазина уже привселюдно получает втык в собесе или, в конце концов, просто в общественном транспорте. Практически никто не застрахован от публичного унижения, пресечь или ответить на которое рычагов у большинства населения нет.

Отсюда возникают два мотива, лежащих в глубине общественной психологии, и оба подчинены одной главной задаче – не быть унижаемой жертвой насилия: первый мотив – "лезть наверх", достигать как можно большей власти и получать такие силовые рычаги, которые лишат других охоты применять насилие к тебе, и второй – "не влазить", то есть уходить от любых ситуаций, способных закончиться применением насилия.

Понятно, что оба мотива могут сочетаться в одном и том же субъекте в зависимости от ситуации и возможностей. Но поскольку властными рычагами всегда обладает меньшинство населения, для большинства остаётся приоритетным именно второй мотив – "не влазить". А если добавить к этому тот факт, что ни на защиту государства, ни на общественную поддержку жертва насилия у нас рассчитывать не может, это превращается в своего рода психологическую программу, в основе которой лежит уже почти подсознательный рефлекс, что случае конфликта (в особенности конфликта с государственной машиной с её неограниченными инструментами насилия) всё равно выиграть не удастся, поэтому лучше от него уйти любыми путями. Из этого проистекает исковывающий страх, и готовность мириться со злом, лишь бы оно не касалось тебя лично, и, в приложении к текущим событиям, успех установки “не поддаваться на провокации”, “не позволить нас втянуть”. Люди просто проецируют на государство свой личный сознательный или подсознательный импульс к уходу от конфликта.

Психологи называют это виктимностью, и, надо признать, и в индивидуальном случае на уровне внутрисемейных отношений, и в случае общества в целом виктимность значительно упрощает манипулирование и навязывание ложных смыслов, в том числе с помощью пропаганды. Она создаёт идеальные предпосылки для развития "комплекса малого народа", своего рода национального комплекса неполноценности, когда выживание и процветание связывается не с собственными действиями как субъекта политических процессов, а с примыканием к какому-либо более мощному игроку или коалиции. "Мы маленькие, слабенькие, нас все унижают, мы сами ничего не можем". Раньше казалось, что этот комплекс присущ только окраинным народам, но более глубокое погружение в российское информационное пространство показало, что и наш народ этому не чужд, а РФ в этом плане происходят практически те же процессы, что и на Украине.

К слову сказать, этот комплекс сыграл немалую роль в фактически добровольном отказе украинского общества от субъектности и согласии его на подчинённое по отношению к Западу положение. Часто те или иные попытки разбора того, как Украина дошла до нынешнего скотского состояния, начинаются с констатации крайне выгодной "стартовой позиции" Украины после распада СССР. Только авторам этих разборов невдомёк, что в украинском обществе понимания этой выгодности никогда не было. Более того, любые поползновения указать на то, что Украина – не маленькое государство и не может следовать подобным лекалам, всегда встречали яростное сопротивление. "Как это мы не маленькие? Это всё от лукавого. Мы бедные, несчастные, зажатые между грандами, в серой зоне, на периферии..." Отсюда уже вытекают остальные нездоровые комплексы.

***

При виде жертв насилия у общества с повышенной виктимностью инстинктивно включается не протест и не желание исправить несправедливость, а презрение и стремление не оказаться на их месте. Некоторые вариации возможны в том случае, если человек потенциально ощущает, что он может оказаться в аналогичной ситуации и так же стать жертвой. Тогда включается мотив исправить ситуацию ради того, чтобы данное насилие не могло повториться уже применительно к нему. Но и этот случай можно нейтрализовать пропагандистскими методами, доказав, что опасность оказаться в такой ситуации вам совершенно не грозит, те идиоты, кто попал под раздачу, сами виноваты, а у вас такого быть не может.

Так, пропагандистское размежевание жителей Новороссии и граждан РФ призвано не только вбить клин между русскими, разделив их по признаку гражданства, но служит цели внушения российской публике, что насилие, которому подвергается Новороссия, гражданам РФ никоим образом не грозит, новороссы стали жертвами потому что "сами виноваты", "плохо встали", "ленивые хохлы на диванах", а у нас такое невозможно, у нас бы встали все как один, только вставать не надо, потому что мы – ядерная держава с гениальным гроссмейстром во главе. Сколько раз приходилось наблюдать на форумах, как вскипали гордые эрефянские чувства, когда кем-то выдвигался довод, что в РФ возможно всё то, что сейчас происходит в Южно-Русском крае, и не только возможно, но и неизбежно, потому как на примере Новороссии всему миру демонстрируется возможность безнаказанно убивать русских. Не дай Бог, если это изрекал негражданин РФ! В лучшем случае он тут же переводился в разряд троллей и подвергался всеобщему остракизму, в худшем просто получал вечный бан и выкидывался с форума. Допустить, что "украинский сценарий" может хоть в чём-то повториться в РФ, – значит оскорбить присутствующих граждан РФ в их лучших патриотических чувствах.

При этом виктимность не означает отказа от насилия как такового, она лишь тормозит нормальную реакцию на внешние раздражители и таким образом способствует накоплению агрессии и переходу её в область подсознательного, когда неспособность отстоять своё человеческое достоинство открытым, честным путём формирует установку на неограниченное насилие, но только в условиях полной безнаказанности. Как только такие условия создаются, канализация этой установки в неудержимую агрессию происходит очень быстро.

Когда нужного градуса виктимности в обществе не хватает, её могут сконструировать искусственно, через насаждение нужной версии исторической памяти и формирование образа "извечного унижения народа коварным супостатом", что на и без того "удобренную" советскими репрессиями почву накладывается с прекрасным резонирующим эффектом.

***

Страх перед насилием имеет ряд производных общественных состояний, которые также способствуют успешным манипуляциям. Прежде всего, это хроническое и почти тотальное недоверие, причём как к индивидуальным согражданам, так и к общественным институтам. Наш человек сознательно стремится ограничить свои контакты с внешним миром, не доверяя никому, кроме ближнего круга, и ожидая подвоха от любого, кто в него не входит. Это порождает две серьёзные проблемы – атомизацию общества и его социальную дезориентацию.

Атомизация как следствие ограниченности общения ближним кругом приводит к сужению кругозора и ограничению когнитивных схем понимания происходящих в обществе процессов. Но при этом, как ни парадоксально, она создаёт простой и удобный канал для манипуляции, а именно вхождение в этот ближний круг, пусть и виртуальным способом. Когда телевизор и интернет становятся для человека главными "окнами в мир", пропаганда легко сумеет с их помощью "войти" в его ближний круг, если сможет подобрать такую форму подачи информации, которую человек склонен воспринимать своей или близкой для себя. Почему значительная участь усилий путинских имиджмейкеров направляется (особенно в первые годы его правления) на то, чтобы создать образ "своего парня", человека, мыслящего и говорящего в тех выражениях, в которых это делает большинство населения? Да просто потому, что нужно было преодолеть эту стену недоверия, ввести Путина в ближний круг, сделать своим для его электората. То же самое проделывает многочисленная армия разнообразных гуру от пропаганды, которую описал Мигель.

"Разная аудитория хочет видеть разных «собеседников». Кто-то «клюёт» на статусных дяденек в пиджаках и галстуках, с умным лицом вещающих двусмысленные псевдонаучные фразы (при этом, как уже говорилось, истинная научность как раз категорически запрещена), а кому-то для подкрепления картины мира нужно видеть, что его взгляды разделяют такие же простые работяги, как и они. И когда мы смотрим на интерактивную составляющую в функционировании ноосферы, то должны иметь в виду, что для большинства наших сограждан политическая беседа – это обобщённый «разговор на кухне». На кухне пиджак не пойдёт, да и верить пиджакам с высоких трибун там не привыкли. А вот свой в доску парень в мятых трениках и с испитым видом Лёни Голубкова – в самый раз."

Хроническое недоверие в отношении внешнего мира и почти безграничное доверие ближнему кругу создают парадоксальное сочетание доходящей до маниакальной степени подозрительности и абсолютной наивности, прожжённого прагматизма, граничащего с цинизмом, в вопросах шкурного характера и почти детской доверчивости в тех случаях, когда дело доходит до личного комфорта и благополучия и вообще любых личных вопросов. Не зря агитаторы давно просекли эффективность имитации "индивидуальной работы" с электоратом. Когда персонально Горпине Дермидонтовне лично приносят поздравления от депутата Н. к очередному празднику, да ещё прилагают к ним некий, пусть даже символический презент, это создаёт гораздо больший эффект хотя бы в плане банального запоминания автора презента. Правда, полностью от недоверия это не избавляет, но как минимум дорожку к сердцу избирателя прокладывает. "Приносили поздравления от такого-то. Примазывается ж, ты смотри", – часто можно услышать по такому поводу от местных бабулек, которые зачастую потом голосуют именно за "примазавшихся" кандидатов.

Прожжённый шкурный прагматизм стал прекрасной почвой для обоснования государственных интересов хитрыми схемами ради практической выгоды. Даже сам термин "прагматизм" прочно вошёл в политический лексикон с явно положительной деловой коннотацией. Доверчивость же обеспечивает принятие этих схем, в которых отдельные группы и кланы отстаивают свои личные и корпоративные интересы, за реальную политику, в которой каким-то образом защищаются собственные интересы граждан. И вот вся страна с упоением следит и болеет за успех коммерческой стратегии Газпрома, считает "ярды" и кубомерты, как будто это нечто действительно стоящее и приносящее пользу обществу. Правда, с неменьшим упоением она болеет и за негров в футболке с надписью "Газпром", непонятно какое отношении имеющих к России и Газпрому, под предлогом "ну свои же".

***

Проблема политической и социальной дезориентации общества также вытекает из общего тотального недоверия. Дезориентация как отсутствие базовых социальных моделей, как на макро-, так и на микроуровне, была вызвана провалом социалистической идеологии при отсутствии внятных альтернатив. Идеологическое насыщение общественной жизни в советский период было настолько велико, что общество от этого просто устало. Устало от громких слов с высоких трибун, за которыми уже не было никаких идеалов. Устало от их перепевания разного рода партийными проходимцами на местах. Устало от лицемерия в обёртке квасного патриотизма. Но как верно подметил в своей книге Джеймс Шерр, идеологическое пресыщение породило идеологический цинизм. Громкие патриотические лозунги из уст коммунистических мерзавцев обесценили не только коммунизм, но и любой намёк на патриотизм, Родину, жертвенность и т.п.

При этом базовый запрос на морально-ценностную основу общественной жизни и элементарную эмоциональную связь с Родиной остался. Что, в целом, неудивительно, любое общество нуждается в подобной основе во все времена. Проблема в том, что наше общество после 70 лет тотального диктата, в котором и морально-ценностная основа, и патриотизм, и политический строй сливались воедино в рамках одной доминирующей идеологии, оказалось неспособно самостоятельно эти вещи разделить. К тому же, нынешние политические силы этому подыгрывают, предлагая решить проблемы организации общественной жизни исключительно в связке с принятием определённой политической идеологии, которая, как и в советские времена, может-де дать ответы на все вопросы. И вот уже двадцать пять лет мы наблюдаем борьбу различных "-измов", предлагающих осчастливить всех и сразу.

С течением времени борьба "-измов" превратилась в борьбу ярлыков или даже борьбу брендов, за которыми стоят уже не только политические, но и банальные финансовые интересы. Политическая конкуренция как таковая дискредитировала себя как таковая, за ней видят только борьбу за кресла и потоки с использованием громких слов и лозунгов, тем более, что личные качества и биография тех, кто их произносит, в 99% случаев дискредитирует эти лозунги напрочь. Короче говоря, от политики на каком-то этапе наступило такое же пресыщение, как и от идеологии.

И этим пресыщением большим при сохранении запросе на малое воспользовалась в своих целях власть. Она отказалась от громких лозунгов и идеологий, но, упаковав в одном флаконе идеи личного благополучия и интересов государства, представила своего рода "патриотизм-лайт", дающий относительное удовлетворение и даже условную гордость за страну (и повод "накатить"), но при этом не требующий особых жертв от граждан и не противоречащий в корне их личным устремлениям так, как противоречил им патриотизм советского разлива. Медийное освещение деятельности власти в патриотических выражениях, наличие нескольких официальных праздников и пропаганда в духе "всехпереиграл" – этого оказалось достаточно для того, чтобы общество перестало испытывать серьёзный дискомфорт глядя на положение дел в стране. А если добавить к этому ещё и относительное улучшение личного благосостояния после шоковой терапии 90-х, то становится понятно, что принятие такого "патриотизма-лайт" было вполне закономерным явлением.

***

Завершая этот небольшой разбор, нужно отметить, что рассмотренные особенности социальной психологии отечественного общества вряд ли являются чем-то уникальным. Некоторые из них объясняются естественными свойствами человеческой природы, некоторые – наследие советского периода, некоторые – следствием современных тенденций. Западная пропаганда точно также играет на естественном страхе войны и недоверию людей друг другу, пусть и использует для этого немного другие приёмы. Практически тот же пакет, который у нас подаётся как "патриотизм-лайт", у них подаётся в обёрке "демократических ценностей" или "европейского наследия". Политики только подбирают нужные обёртки и приёмы, играя на особенностях восприятия текущих процессов обществом.

Однако это не должно создавать представления, будто социальная психология задаёт вектор пропаганды и будто никакая другая пропаганда, кроме той, что мы видим в лице кремлёвской машины, невозможна у нас по определению. Общество и общественные настроения – это почва, которую можно обрабатывать по-разному и получать разные всходы. И на нынешней почве можно и нужно пытаться противодействовать тлеворному влиянию Кремля, только при этом нельзя, что называется, "плыть против течения", противопоставлять свою аргументационную линию глубинным общественным чаяниям.

Вместе с тем, нужно трезво понимать, что для успеха русского движения и эффективного противодействия кремлёвской пропаганде необходимо менять общественную психологию. Только более здоровая психологическая атмосфера в обществе может способствовать такой социальной консолидации, которая бы сделала невозможной использование описанных Мигелем пропагандистских приёмов. В атомизированном, построенном на насилии и недоверии обществе любая здравая идея неизбежно будет разбиваться о всеобщее равнодушие и подозрение. Поэтому и нельзя вопросы общественной психологии выносить за скобки, говоря о задачах русского движения. В каком-то смысле задачи, связанные с этой сферой, даже более важны и насущны, чем задачи государственного строительства.

***

В этой связи обращаемся к нашим читателям с небольшой просьбой. Давайте вместе попробуем проанализировать, на чём выезжает и где прокалывается кремлёвская пропаганда, исходя из нашего личного опыта. Сейчас немало людей, прежде доверявших Кремлю или как минимум не испытывавших к нему неприязни, меняют свою позицию, склоняясь к более критическому взгляду на политику российского руководства. Напишите нам пожалуйста (в комментариях или на [email protected]) о том, что подтолкнуло Вас или Ваших знакомых к пересмотру своего мнения, в какой момент Вы стали сопротивляться кремлёвской пропаганде, каким образом смогли (или не смогли) переубедить друзей и знакомых посмотреть на политику Кремля без розовых очков. Нам нужны не только теоретические изыскания, но и практический опыт, который поможет понять, где у этой гидры слабые места и какие аргументы могут помочь повлиять на тот сегмент искренних патриотов, которые просто боятся взглянуть на ситуацию объективно.

Ждём Ваших отзывов!

politnotes