Проедатели родины

Разговоры на кухне сменились разговорами о кухне. Герои нашего времени — потребители с желудочно-кишечным мышлением, чья религия — консумация, а храм — супермаркет. Они судят историю по истории кулинарии, приготовление пищи возводят в ранг искусства и следят за новостями ресторанов словно за информационными сводками. Они передвигают свои тела по миру, но их души заперты в животах. Зачем им открытые границы, если их любознательность ограничивается деликатесами, а важнейшей культурной программой становится посещение кафе? Делясь впечатлениями о поездках, они перечисляют съеденные блюда и выставляют фото в инстаграме, а сравнивая страны, выбирают ту, в которой лучше кормили. Их «проклятые вопросы» сводятся к тому, какой выбрать сорт колбасы из ста предложенных. Порой кажется, что вместо сердца у них желудок, а в жилах течет желудочный сок. Может, болезнь нашей эпохи: ожирение головного мозга?

Сегодня гастрономия складывает мировоззрение, ложится в основу политических суждений и симпатий. Заговоришь о Крыме — кричат о «совковом» сервисе, грубых официантах, грязных кафе. Вспомнишь Кубу — ввернут продуктовые карточки. Заикнешься о китайцах — смеются: «Что их обсуждать, нищебродов, они работают за миску риса». Действительно, Дэн Сяопин сказал: «Китай — великая страна, потому что каждый китаец имеет миску риса в день». При этом китайцы, даже начав хорошо питаться, гордятся «голодной» эпохой Мао, а мы оцениваем достижения страны количеством колбасы. Правда, многие хвалят Белоруссию — но и то за соблюдение ГОСТов в изготовлении продуктов.

Путь к сердцу русского человека лежит через его желудок?

Разговор о Советском Союзе мгновенно скатывается к обсуждению горбачевского голодомора, пустых витрин, синих куриц, колбасных поездов, зеленых бананов, которые дозревали на батареях.

Мечтали о бананах? Так получите банановую республику!

Разве обсуждаются достижения советской науки, десятки тысяч промышленных предприятий, освоение Севера? Повторяется только: Сталин, лагеря, расстрелы. А за этими словами все равно проступает: «Не допусти, господи, чтобы пропала колбаса».

Норвегия тратит на сельское хозяйство 70% бюджета, Россия — 1%. При этом жители вымирающих деревень, обезлюдевших после развала колхозов, радуются аргентинскому мясу и стеклянным импортным овощам. Бывшие сотрудники закрывшихся консервных заводов проклинают «совок» за то, что в нем не было черной икры, на банку которой им сегодня нужно откладывать пару лет, а страдающие ожирением подростки с ужасом представляют себе страну, в которой не было макдоналдсов и копченых окорочков.

А что останется от нашей эпохи, кроме торговых центров и общепитов?

На войне мой свекор, Василий Васильевич Зорин, попал в немецкий лагерь. На советских военнопленных, умиравших от голода, не распространялась Женевская конвенция, зато англичане, американцы и французы, содержавшиеся в лагере, получали помощь Красного Креста: еду, сигареты, лекарства. И вот в лагере объявили шахматный турнир. Среди советских узников собрали команду, которую возглавил Василий Васильевич (при росте метр девяносто он весил тогда 45 кг). Истощенные пленные выкраивали шахматистам «добавку» из своей скудной пайки. Кстати, передвигаться по лагерю было запрещено под угрозой расстрела, так что шахматисты, приходившие вечерами на «европейскую» территорию лагеря, рисковали жизнями.

Тот удивительный лагерный турнир советские узники выиграли.

Что бы они сказали, услышав суждения нашего гастрономического времени?

Легко вздыхать о голодоморе, потягивая пиво в баре. Хорошо обсуждать продразверстку, ожидая перемены блюд. Что может быть безопаснее, чем критика прошлого? Она не требует действий. Вроде бы цензура канула в Лету вместе с СССР, и в 90-е журналистам наконец развязали языки, но они предпочитали петь осанну переполненным прилавкам, стращая ужасами «совка», и молчали о продуктовых карточках, огородах, которые разбивали на пустырях и в палисадниках. Впрочем, много писали о новых фермерах, видимо, имея в виду тех, кто, не получая годами зарплату, кормился картошкой с огорода.

В 90-е я росла в Заполярье. Когда горно-обогатительный комбинат гнал груженые составы на Запад, для работников комбината, а это практически весь город, была введена карточная система. Зарплату предлагали получать либо карточками сразу, либо деньгами — но после дождичка в четверг. Долгое время на карточки можно было купить только хлеб, изредка — крупы, так что куриный кубик и порошковый сок из пакетика становились настоящим пиршеством. В школах уже появились платные обеды, которые мало кому были по карману, зато по телевизору денно и нощно крутили рекламу шоколада, жвачки, конфет и йогуртов, на которые мы глазели, поедая кашу. Кашу на завтрак, обед и ужин. В то время как магазины ломились от продуктов, которые нам оставалось разглядывать, словно в музее. Никогда не считала свое «голодное детство» трагедией. Я и сейчас могу жить на хлебе и воде.

Только ради чего? Ради особняков и яхт олигархов, разбогатевших на чужой бедности?

Десятая часть населения и сегодня живет впроголодь, еще 30% не могут себе позволить полноценного питания. Притом что зарплаты в России в разы ниже, чем в Европе и США, — продукты, наоборот, в разы дороже. И какие продукты!

Молоко вкуса дистиллированной воды; хлеб, черствеющий быстрее, чем его успеваешь принести из магазина; детское питание, приготовленное из загустителей, красителей, ароматизаторов и усилителей вкуса. Наш народ, конечно, и не такое ел, но откуда столько восторгов по поводу нынешнего гастрономического благополучия? Впрочем, тем, кто недоедает, слова не дают. А для остальных свой желудок ближе к сердцу.

Того гляди, на церковных службах начнут петь: «Боже, храни колбасу!» Почему бы и нет? Разве не она стала нашей национальной идеей?

Полупустой советский прилавок уравнивал всех. Сегодня — каждому свой магазин. В столице немало «элитных» гастрономов, вся элитность которых сводится к тому, что срок годности продукта соответствует указанному на упаковке. За один раз здесь тратят столько, сколько простым смертным не заработать за месяц.

Люди второго сорта довольствуются торговыми сетями, продающими продукты сомнительного качества.

Остальные покупают просроченные помои с переклеенными этикетками, так что каждый ужин для них может стать последним. Кстати, в России не ведется статистика пищевых отравлений (или она строго засекречена), но эксперты озвучивают дикие для цивилизованной страны цифры: от 50 до 80 миллионов отравлений в год.

Ничего, было бы чем травиться!

Конечно, на дворе не голодные 20-е годы. Но и потенциал страны уже не тот, что был после Революции. А о цене колбасного благополучия никто не задумывается. По сути, единственное, что может угрожать нашей власти, — это, в терминологии Наполеона, «революция пустых желудков». Но ее не будет.

Заполонить магазины продуктами несложно, когда это делается за счет убитой медицины, позорного образования, деградировавшей промышленности и снятых с себя государством социальных обязательств.

Доля импорта угрожает национальной безопасности? — Лишь бы не было пустых прилавков!

Закрыты школы и больницы? — А за углом открылся новый гастроном!

Очередь на жилье подойдет через сто лет? — Зато нет очередей в магазинах!

Страна бьет космические рекорды по невзлетевшим ракетам? — Зато столько сыров, что перепробовать их не хватит жизни. Особенно если учитывать ее продолжительность в России.

Но и это не беда.

Пусть жизнь коротка, зато ее можно провести в ресторанах и забегаловках, которые открыты на каждом шагу. «Все мое сокровище — благодушие, танцы, волокитство. Съедутся ко мне гости, принесут нам из погреба венгерского; на столе домашняя дичина, свежая рыбка — вот наше утешение, вот венец наш, и плевать мы готовы на королей», — доносит Костомаров голос далекой эпохи, когда трещало по швам Польское царство. Так и в современной России наперегонки идут два процесса: пропивание страны и ее проедание. Ведь все наше сокровище — это колбаса. Вот наше утешение, вот венец наш. И плевать мы готовы на королей.

 Елизавета Александрова-Зорина