Мир, в котором стыдно и даже позорно говорить всерьёз об общественном благе.

Переходный период в России, как последнее время принято выражаться, “несколько подзатянулся”. Единственное, на что способна правящая «элита» в этих условиях – тянуть этот период как можно дольше, то есть совершать перманентное бегство от реальности. Этим пытается воспользоваться так называемая “оранжевая проказа” – несколько тысяч человек, осваивающих западные деньги – чтобы окончательно столкнуть Россию в хаос распада и утраты последних нравственных ценностей.

Аналитик и театральный режиссер Сергей Кургинян так воспринимает происходящее:

“В первый раз, когда я приехал в Англию – ещё совсем другую, чем нынешняя, которая не вызывает ничего, кроме ужаса, а та ещё что-то такое несла в себе из прошлого, великого английского прошлого, – я заметил этих людей на Трафальгар-сквер, на Пикадилли, которые там лежат – нищие посреди всех этих улиц, с какими-нибудь несчастными собаками или просто закутавшись в одеяла… Я понимал, что это не 10% безработных, которые сейчас умрут с голоду, а что это специфические люди. Меня всегда интересовало, почему эти люди так лежат… Вроде бы благополучное общество не находит способов их как-то пристроить… Ведь, в конце концов, это же общество когда-то имело ночлежные дома.

Наконец, я понял, что это общество хочет, чтобы они лежали… Вот так лежали на мостовых.

Я не хочу данный факт раздувать в феномен. Это, возможно, связано с какими-то очень мелкими культурными прибабахами, а вовсе не с чудовищной жестокостью этого общества.

Но если посмотреть на это под определённым углом зрения, то помимо всего остального, что этому вполне можно присвоить и чем это вполне можно объяснить, – есть ещё такая особенность: «Вот ты лежишь, тебе плохо, ты грязный. А я иду мимо тебя, я чистый… И мне хорошо, что я тебя вижу… Ты мне не только не портишь настроение – ты мне его улучшаешь. Ты мне доказываешь справедливость и праведность мира тем, что ты так лежишь».

И вот от этой маленькой штучки, которую, повторяю, можно объяснять самыми разными способами, от маленькой, но приковавшей тогда моё внимание к себе штучки, – до теории апокастасиса… Потому-то господину Кураеву так надо было разгромить апокастасис (то есть идею того, что так – не должно быть)… Несмотря на то, что её разделяли такие великие авторитеты церкви, как Григорий Нисский… Вот потому-то и надо было всё это разгромить, чтобы не осталось ничего социалистического, ничего коммунистического внутри религии.

Ад – это «хорошо», это «правильно». И после конца света – он останется. И тогда ещё и ещё раз по-другому вслушиваешься в дантовские строчки:

«Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям.

Был правдою мой зодчий вдохновлен:
Я высшей силой, полнотой всезнанья
И первою любовью сотворен.

Древней меня лишь вечные созданья,
И с вечностью пребуду наравне.
Входящие, оставьте упованья».
Это очень специальная картина ада.

Люди должны понять, что их… не знаю, как папы и мамы, но дедушки и бабушки точно, прадедушки и прабабушки… хотели-то построить рай на земле, и ничего плохого в этом нет. А в наказание за это дерзновенное желание здесь строят ад. И строят его на определённых основаниях, взятых из классической доктрины Модерна и освобождённых от всего, что в Модерне было идеального. Прежде всего – от развития, от восхождения.