Уильям Пирс. Что такое Расизм?

Давайте сегодня поговорим о расизме и о том, что с ним связано. Вряд ли есть другая тема, которая повергает среднего Белого человека в большее смятение, едва ли существует иной предмет разговора, который вызывает у него большую неловкость. Пятьдесят или шестьдесят лет назад людей крайне смущал секс. Очень немногие могли говорить о нем честно, открыто и без смущения. Как только речь заходила о сексе, люди пускали в ход целый арсенал иносказаний и эвфемизмов, лишь бы избежать подробностей и слов, которые заставляли их нервно ерзать на стуле и вгоняли в краску. Они попросту не умели говорить откровенно на эту тему. Например, в вежливой беседе нельзя было даже употребить слово «ножка», если речь шла о женщине. Это считалось непристойным, граничащим с порнографией в силу тех ассоциаций, которые вызывало в уме человека.

Почему было так? Почему разговор о сексе приводил людей в смятение? Потому, разумеется, что тема секса была табуирована. Существовало множество общественных и религиозных запретов и ограничений, касающихся половой жизни, и эти запреты противоречили нашим естественным желаниям. Нас учили, что удовлетворять эти естественные желания грешно, и что это чревато страшными карами. В итоге мы стали испытывать чувство вины за наши естественные потребности. Чтобы избежать этого мучительного чувства вины, мы старались избегать разговоров о сексе. Мы упрятали эту тему под спуд и гнали от себя мысли о сексе.

Точно в таком же положении находится сегодня расовый вопрос. Пятьдесят-шестьдесят лет назад религиозные догмы внушали нам чувство вины за наши естественные сексуальные склонности – сегодня нам внушают чувство вины (это делают, главным образом, подконтрольныеСМИ) за наши естественные расовые предпочтения. Нам внушают, что они греховны.

Но каковы эти наши естественные расовые предпочтения? Чтобы получить удовлетворительный ответ на этот вопрос, давайте вспомним, как мы себя вели, что писали и о чем говорили до того, как расовый вопрос попал под запрет – в те времена, когда мы еще умели высказываться на эту тему, не испытывая острого чувства вины и неловкости – скажем, в начале этого [двадцатого] столетия. В те времена мы признавали, что люди одной расы предпочитают жить, работать и играть с себе подобными. Мы, конечно же, предпочитали общество людей своей расы, и то же самое было свойственно другим расам. Часто наше любопытство и заинтересованность вызывали расовые черты, поведение, образ жизни, культура и история других рас. Мы восхищались японскими самурайскими мечами, китайским фарфором, эскимосскими каяками, индуистской мифологией, мексиканскими храмами. В молодежных организациях, таких как бойскаутская, мы изучали культуру американских индейцев и подражали превосходным навыкам этих первобытных охотников и лесных жителей. Если другая раса чем-то отличалась каким-либо значимым достижением, мы с готовностью изучали его и признавали чужие заслуги, если таковые имелись.

Но в то же самое время мы сохраняли чувство самобытности и собственной исключительности, гордость за свою европейскую культуру, за свои расовые особенности, за свою историю. Мы не считали необходимым извиняться за то, что преподаем в наших школах историю собственной расы, то есть европейскую историю, а не историю Японии или, скажем, Тибета, не считая, конечно, университетских факультетов, где изучают экзотические культуры. Более того, мы не испытывали ни малейшего желания выдумывать лживую историю черной расы для того, чтобы повысить самооценку чернокожей молодежи или убедить Белую молодежь, что в культурном отношении черные им ровня.

Считали ли мы, что наша раса превосходит все прочие? Вообще говоря – да, но мы не кичились этим, а относились к этому факту как к данности. Тоесть мы признавали без всякой зависти или обиды, что другие расы в чем-то нас превосходят: например, черные приспособлены трудиться в условиях жары и высокой влажности, при которых Белый человек просто бы погиб. Из-за особого строения скелета и мускулатуры они в среднем лучше нас бегают на короткие дистанции и прыгают, а их сравнительно более толстостенные черепа и длинные руки дают им преимущество в боксе.

Но мы знали и о собственных особых преимуществах и очень высоко их ценили. Тот, кто занимается набором игроков в баскетбольную команду, конечно, будет руководствоваться иными стандартами и вполне может рассматривать черных как высшую расу. Это нас нисколько не беспокоило. Мы были уверены, что выступаем в роли лидеров для всех кто населяет нашу планету в силу нашей несравненной способности к решению задач и созданию цивилизации, в силу наилучшей способности мыслить и внедрять. И, разумеется, мы предпочитали свою поэзию, свое искусство, свою музыку и свою литературу всем прочим. В этом смысле мы считали свою культуру наилучшей, а свою расу высшей. Высшей, конечно, по нашим собственным меркам.

Из-за этой любви к своему, из-за того, что мы предпочитали своих людей чужим и свою культуру иным культурам – мы были расистами поголовно, разумеется, по сегодняшним меркам. Мы все были «сторонниками белого превосходства». Но в то время о подобных ярлыках и не слыхивали. Никто не кричал о «расизме». Мы всего лишь думали и вели себя естественным образом. Пока другие расы нам не мешали, мы не были к ним враждебны. Но если они становились у нас на пути, то очень скоро им приходилось об этом жалеть.

И другие расы, конечно, относились к самим себе и к чужакам почти так же, как мы. Они мерили собственной мерой. Китайцы считали – и до сих пор считают – что они выше всех иноземных демонов. Оскорбляло ли нас такое отношение? Нисколько. Конечно, мы не разделяли мнение китайцев, но покуда все жили на собственной территории, у нас получалось неплохо ладить друг с другом. Межрасовая рознь возникала лишь тогда, когда расы были вынуждены делить одну территорию. Это всегда приводило к раздорам и вражде.

Когда алчные дельцы стали в огромных количествах ввозить в нашу страну китайских кули [чернорабочих], чтобы использовать их в качестве дешевой рабочей силы на строительстве железных дорог и чтобы не платить более высокую заработную плату Белым рабочим, между Белыми и китайцами вспыхнула вражда.

Китайские кули.

К гораздо более серьезной розни привел ввоз в Америку черных африканских рабов. Жадные до наживы работорговцы ввозили их в нашу страну миллионами, и плантаторы не сумели отказаться от столь соблазнительного предложения. В экономических условиях 18-го века рабский труд приносил большую прибыль. Но эксплуатация черных рабов богатыми Белыми землевладельцами в южных штатах наносила огромный ущерб мелким белым фермерам и ремесленникам, что привело к враждебности и столкновениям. После того, как рабам дали свободу и позволили жить в Белом обществе, вражда между черными и Белым, разумеется, многократно обострилась.

Чёрные рабочие на ферме в Луизиане.

Межрасовую рознь удалось со временем утишить введением сегрегации, которая, по сути, привела к появлению в Соединенных Штатах двух отдельных обществ – Белого и Черного. Белые жили в одной части города, черные – в другой. Белые учились в школах для Белых, черные – в школах для черных. Были зоны отдыха для Белых, и зоны отдыха для черных; рестораны для Белых и рестораны для черных. Две расы практически не смешивались, и каждая – в определенной мере – имела возможность сохранять свои стандарты и свою культуру. В большинстве случаев сегрегация была закреплена законодательно. Везде, где черные были многочисленны, были приняты законы, запрещавшие межрасовые браки.

Сегрегация во всём. Умывальник для белых и цветных.

В долгосрочной перспективе сегрегация не была идеальным решением для обеих рас, но в краткосрочной – она была несравненно лучше, чем их смешанное проживание. Единственным верным решением могло быть только полное географическое размежевание, в нашем случае – репатриация освобожденных рабов на африканскую родину, а китайских кули – домой в Китай. Но экономические соображения – а также прискорбная близорукость, присущая государственной политике при демократии – привели к тому, что вопрос репатриации был отложен в долгий ящик.

И мы, как могли, продолжали жить при сегрегации, несмотря на ее изъяны. У нас все еще была свои территория и общество, а у черных – свои. В нашем обществе большинство все еще могло без смущения и чувства вины высказываться о собственной и о других расах. Разумеется, между культурно-экономическими уровнями Белого и черного обществ была огромная разница. Стандарты образования в школах для черных были гораздо ниже, чем в школах для Белых; зарплаты черных также ниже; черные районы были беднее, грязнее и опаснее. Отдельным черным удалось выбиться и разбогатеть, но большинство жило в нищете.

Чёрные кварталы в США.

Еще в те времена, когда расизм не был притчей во языцех, некоторые Белые – и не только Белые – у которых было много свободного времени, покровительствовали черным, а в невежестве и бедности черных винили Белых «угнетателей». Само собой, ничего подобного не было и в помине. Большинству Белых не было до черных никакого дела, и, разумеется, тратить время на «угнетение» черных они не собирались. Большинству белых было безразлично, чем занимаются черные, покуда они занимались своими делами в среде своих соплеменников и не представляли угрозы для Белых. Достаточно взглянуть на огромную разницу между уровнями цивилизованности, которые характеризовали Европу и черную Африку, чтобы понять, что различия между уровнями Белого и черного обществ Америки просто отражали различия в качестве двух рас, и что жизнь черных в Америке была бы еще хуже, если бы не те блага, которыми их наделило близкое соседство с Белым обществом.

Тем не менее, «благодетели» упорно обвиняли Белое общество в недостатках черного общества, хотя их идеи и не оказывали значительного влияния на Белых.

"Остановите сегрегацию!" Евреи и немногие из белых митингуют за наделение чёрных равными правами.

В течение 20-х – 30-х годов «Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения» (NAACP) пыталась лоббировать отмену сегрегации. Весьма занятно, что президентами NAACP в тот период были евреи, а не черные, и почти всё финансирование организации осуществлялось также евреями. Положение вещей изменилось с началом Второй мировой войны. Гигантский рост промышленности во время войны коренным образом изменил состав американской рабочей силы. Миллионы Белых мужчин встали под ружье, и заводы восполнили недостаток рабочей силы беспрецедентным количеством женщин и черных. Как следствие войны, черные из сельской местности в больших количествах осели в городах, а их благосостояние невиданно выросло.

Гораздо важнее оказались психологические последствия войны. Американские военные пропагандисты изображали войну как крестовый поход во имя демократии и равенства. Нам говорили, что немцы возомнили себя «расой господ». Нам все время твердили: если одна группа людей считает себя выше любой другой – это очень порочные люди.

Итак, после того, как мы доказали, что немцы все же не «раса господ», убив ради этого миллионы наших белых европейских братьев и потеряв 300 тысяч своих солдат, пропагандистам из подконтрольных СМИ стало гораздо легче убедить нас, что Белые и черные от природы равны, и что, следовательно, более низкий социально-экономический уровень черных – это только наша вина. Если черные невежественны и бедны, значит, до этого их довели мы. Именно сегрегация связывает их по рукам и ногам. В итоге у Белых развился комплекс вины: он начал овладевать сознанием Белых в 1950-е годы.


Телевидение стало новым мощным оружием в руках тех, кто прививал нам этот комплекс. По телевизору нам показывали, как безобидные, хорошо одетые черные спокойно сидят в кафе для Белых, как Белые официантки отказываются их обслуживать, а Белые посетители глумятся над ними. Нам показывали, как черных выкидывают из автобусов и избивают бейсбольными битами белые куклуксклановцы. Нам показывали, как в Алабаме Белые полицейские с дубинками в руках нападают и натравливают полицейских собак на так называемые черные «марши свободы». Не думайте, что сцены, подобные описанным мной, в 1950-1960-е годы случались на всех демонстрациях за так называемые «гражданские права». Но время от времени такое действительно происходило. Белые люди из рабочего класса, которые в 1950-1960-е года были хуже всех защищены от посягательств черных на Белые рабочие места, на Белые районы и Белые школы, иногда реагировали на происходящее бурно и непристойно. Временами они даже прибегали к насилию. И как только это случалось, телекамеры подконтрольных СМИ оказывались тут как тут и снимали их. Эти немногочисленные сцены хитроумно монтировались, вплетались в тщательно подобранную канву с тем, чтобы склонить на свою сторону данное Белым от природы чувство приличия и справедливости, а затем – раз, и второй, и третий – транслировались по телевидению. В итоге – как и было задумано – комплекс вины поражал все больше Белых.

Подчиняйся.
 

Искусно используя отдельные сцены сопротивления Белых расовой интеграции, которые приводили в смятение большинство Белых телезрителей, хозяева СМИ постепенно добились того, что сама мысль о сопротивлении интеграции стала пугать большинство Белых. И вот тогдаСМИ придумали название для Белого сопротивления интеграции: «расизм». Постоянно наклеивая этот ярлык на сцены, поступки и идеи, к которым они уже сумели привить неприязненное отношение, они добились того, что само это название, само это слово стало вызывать у людей острое чувство смущения и вины – в точности так, как один лишь звон обеденного колокольчика вызывал у собак Павлова слюноотделение. СМИ сформировали у людей условный рефлекс на слово «расизм». Сегодня одного этого слова достаточно, чтобы заставить побледнеть и обратить в бегство тех из нас, кто следует всем веяниям моды; оно смущает даже закоренелых индивидуалистов.

Многорасовый сброд.

Однако, моя краткая история «расизма» чрезвычайно упрощена. В действительности все было намного сложнее и включало множество частностей, освещать которые у нас нет сегодня достаточно времени. В школах, например, также внедрили программу по выработке условных рефлексов. Содержание школьной программы было искажено, чтобы скрыть от Белых учащихся разумное обоснование сегрегации в Америке и вообще расового размежевания в других странах мира. Одновременно программы по истории де-европеизировали и напичкали разнообразными вымыслами о достижениях цветных. Все это имело целью внушить Белым учащимся, что всякие попытки сохранить Белое общество не только неразумны, но и несправедливы.

Единственное, что помогло отдельным Белым учащимся сопротивляться этой обработке, было, как ни странно, присутствие в школах черных, потому что они могли видеть, насколько резко теория расового равенства противоречит действительности.

Эта в целом успешная программа подконтрольных евреям СМИ по выработке условных рефлексов, эта программа по промыванию мозгов привела в частности к тому, что разумно дискутировать на расовую тематику стало очень сложно. По-видимому, столь же сложно было столетие назад вести разумную дискуссию на тему секса с пресвитерианами.

Когда, выступая в телешоу, я начинаю говорить о расовом вопросе, кое-кто из дозвонившихся в эфир просто впадает в истерику – мои слова повергают их в ужас. Случается, что звонят ненавистники - эти желают, чтобы меня кто-нибудь убил за то, что я выступаю за размежевание рас или за то, что отвергаю межрасовые браки. И эти люди, что извергают в мой адрес потоки ненависти и непристойной брани за то, что я смею придерживаться политически некорректных взглядов по расовому вопросу, – это Белые люди, которых на такую реакцию запрограммировали подконтрольные СМИ.

Сто лет назад обычных людей точно так же пугал секс. Они ненавидели, презирали и даже желали убить тех, кто придерживался необщепринятых взглядов на секс – и я не имею здесь в виду педофилов или гомосексуалистов, я говорю о здоровых гетеросексуалах, представления и привычки которых были всего лишь не столь жестко консервативны, как у остальных людей. Маргарет Сэнгер, пионер просвещения в сфере контроля над рождаемостью за свои взгляды была в 1917 году брошена в тюрьму. Джозеф Смит, основатель Церкви мормонов, привел консервативных христиан в бешенство своим многоженством, за что в 1844 году в Иллинойсе толпа судила его судом Линча и казнила.

Как бы то ни было, мы обязаны разумно и честно обсуждать расовый вопрос. Он не должен нас смущать. Говоря о нем, мы не должны испытывать чувства вины. Мы должны понять, что желание жить и работать вместе с себе подобными – это естественное, здоровое чувство, данное нам от рождения. Это чувство подарила нам Природа, чтобы мы могли эволюционировать как раса, чтобы мы могли развивать особые черты и способности, которые отличают нас от всех прочих рас. Это чувство, это предпочтение в пользу себе подобных жизненно важно для нашего выживания. А неестественным, разрушительным и поистине омерзительным является навязанный нам так называемый «мультикультурализм», принудительное «многообразие».

Многообразие и мультикультурность.

Перед тем как завершить сегодняшнюю передачу, хочу еще обратить ваше внимание на то, что наше естественное расовое предпочтение – не единственное, что идеологи из подконтрольныхСМИ столь усердно преобразуют в рефлекторный комплекс вины и страха. Почти с таким же усердием они пытаются исказить наше естественное представление о различиях между мужчинами и женщинами. Когда я публично – что бывает довольно часто – говорю о том, что мужчине природой назначена роль добытчика и защитника, а женщине – роль кормилицы и воспитательницы, на меня нападают с той же истеричностью и ненавистью, как когда я высказываюсь по расовому вопросу.

Средства информации, евреи, эгалитаристы стремятся размыть все различия, всякую упорядоченность, всякие нормы в нашем обществе. Мы должны сопротивляться всей этой кампании по навязыванию политкорректности. Но самое главное – мы должны помешать им привить нам рефлекторную неприязнь к расово-ориентированному мышлению. Мы сможем пережить феминизм, пусть он и грозит нам неврозом и депрессией. Мы сможем пережить любое проявление эгалитаризма, сколь бы ни было оно разрушительно для общества.

Но если мы вновь не начнем правдиво освещать расовый вопрос, долго мы не протянем.

Перевод eRebus, 2013
сайт erebusteam.net


(Dr William Luther Pierce, “What is Racism?”, 1995 г.)