Неприятие русскими азиатчины

 Из всей истории русского народа евразийцами, пожалуй, наиболее любима эпоха Московского Царства, которая представляется им приближением к идеалу евразийской империи. При пристальном же рассмотрении подобная точка зрения оказывается несостоятельной. Указанная эпоха, наоборот, отмечена острым осознанием собственной особости, зачастую перерастающим в ксенофобию. И относительно востока эта ксенофобия проявлялась гораздо сильнее, чем относительно запада. Московское Царство видело в мусульманском востоке экзистенциального врага, с которым надлежит бороться и которого надлежит в конечном счете победить. Отсюда тот парадоксальный факт, что более западные европейские страны оказывались более открытыми и восприимчивыми к восточным культурно-идеологическим влияниям. Например, в Великом княжестве Литовском, которое было ближайшим западным соседом Руси, уже в XVI в. был переведен на белорусский язык Коран. Представить себе, чтобы Коран перевели в Московском Царстве, невозможно. На русский язык он был переведен только в XVIII в., причем с французского, т.е. в конечном счете как веяние западной моды.

Вернемся к древнерусской литературе. Здесь прежде всего обращает на себя внимание полное отсутствие переводов с азиатских языков. Древняя Русь знала переводы с греческого, с латинского, с древнееврейского, знала произведения, созданные в Болгарии, Македонии и Сербии, знала переводы с чешского, немецкого, польского, но не знала ни одного перевода с турецкого, татарского, с языков Средней Азии или Кавказа. Устным путем проникли к нам два-три сюжета с грузинского и с татарского («Повесть о царице Динаре», «Повесть о разуме человеческом»). Следы половецкого эпоса обнаружены в летописях Киева и Галицко-Волынской Руси, но следы эти крайне незначительны, особенно если принять во внимание интенсивность политических и династических связей русских князей с половцами.

Как это ни странно, восточные сюжеты проникали к нам через западные границы Руси, от западноевропейских народов. Этим путем пришла к нам, например, и индийская «Повесть о Варлааме и Иоасафе» и другой индийский по происхождению памятник – «Стефанит и Ихнилат», известный в арабском варианте под названием «Калила и Димна».

Может быть, отсутствие переводов с азиатских языков следует объяснить тем, что на Руси не находилось переводчиков, знающих эти языки? Но уже самое отсутствие переводчиков с азиатских языков было бы фактом примечательным. Однако эти переводчики были – они были в том самом Посольском приказе, где делались переводы литературных произведений с латинского и польского и который был своеобразным литературным центром в XVII в.

Отсутствие литературных связей с Азией является поражающей особенностью древнерусской литературы. Смею утверждать, что среди всех остальных европейских литератур древнерусская литература имеет наименьшие связи с Востоком. Их значительно меньше, чем связей с Востоком в Испании, Италии, Франции и, разумеется, Греции, чем у южных и западных славян. Это, несомненно, находится в связи с особой сопротивляемостью Древней Руси по отношению к Азии.

Отсюда ясно, что говорить о положении древней русской литературы «между Востоком и Западом» совершенно невозможно. Это значит подменять географическими представлениями отсутствие точных представлений по древнерусской литературе.

Восточные темы, мотивы и сюжеты появляются в русской литературе только в XVIII в. Они обильнее и глубже, чем за все семь веков предшествующего развития русской литературы.

Д.С. Лихачев.