Мужик, ты кто?

В России порвана связь поколений.

Мы лазили по крышам сараев, гоняли голубей, дрались, играли в «расшибалку», гоняли по Москве на велосипедах, ходили на демонстрации. Мы были очень похожи друг на друга, как почти все дворовые мальчишки послевоенной Москвы. Но в Лёвке было что-то особое, нечто неуловимое, что отличало его от других дворовых мальчишек. Недавно я понял что…

Наши судьбы сложились по-разному. Я долго работал за границей. Он оставался в Москве. Мы не виделись лет, наверное, 20. Нашей разлуке столько же лет, сколько новой России. За это время изменилась страна, изменились люди. Недавно я снова встретил Лёвку. И с тех пор мы видимся, хотя и нечасто. Во время одной из последних встреч он вдруг спросил меня: а ты знаешь, кем была моя бабушка?

Кем была бабушка?

Лёвкину бабушку я хорошо помнил. Чистая, всегда причёсанная старушка в старомодном платье, прямо персонаж с дореволюционной фотографии. Она поила нас чаем, кормила супом и иногда ненавязчиво подсказывала мне (мальчику из простой «рабоче-крестьянской» семьи), как правильно держать вилку или нож. В Лёвкином доме я впервые увидел, что к столу вместе со столовыми приборами подавали салфетку, увидел, что такое хорошая посуда. Там я впервые держал в руке серебряную ложку с какими-то буквами на черенке. И это было удивительно, поскольку в нашей семье все ложки были из тусклого щербатого алюминия. В этом же доме я впервые услышал запись Ф. И. Шаляпина: «О, где же вы, дни любви, сладкие сны, юные грёзы весны?» И это в те времена, когда из репродуктора постоянно неслось: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...»

«Живут богато», - думалось мне, когда заходил к Лёвке домой. Хотя жили куда как скромно. Комната в запущенной коммуналке, разделённая на «гостиную» и «спальню» двумя старыми шкафами… Мелким (чудным, как мне казалось) деталям, отличающим быт Лёвкиной семьи от нашей, я не придавал значения.

И вот этот вопрос про бабушку… Оказалось, что и фамилия у неё другая, а не та, с которой она десятилетиями жила на 2-й Мещанской улице. И что помимо русского она хорошо знала французский и немецкий. И что воспитание она получила совсем не советское. Словом, Лёвкина бабушка оказалась с большой примесью немецкой крови, и девичья фамилия у неё была звучной, немецкой, с приставкой «фон». Иными словами, была она из старой дворянской семьи, некогда перебравшейся в Россию из Германии.

Под запретом

Всё это в семье тщательно скрывалось. А фамилию бабушка (к счастью) смогла переменить до начала Великой Отечественной. И если бы не это (перемена фамилии, места жительства), то доживать бы ей скорбные дни в одном из многочисленных ответвлений сталинского ГУЛАГа... «Замести» её чекисты могли по множеству поводов: и за дворянское происхождение, и за родственные связи с бывшими белыми, и за немецкую (следовательно, вражескую) фамилию. И это несмотря на то, что бабушка честно работала на советскую власть: учила детей и голосовала за «блок коммунистов и беспартийных». Может быть, потому, что не голосовать было нельзя.

История с бабушкой моего товарища - одна из миллионов трагических историй советского периода. Большевики настойчиво выжигали из народа память о прошлом. Речь идёт не только о дворянском, купеческом или священническом происхождении. То есть о семейной истории. Исходя из идеологической установки о том, что настоящая история начинается с октября 1917 г., большевики настойчиво переписывали историю государства, оставляя в ней лишь тех героев и те события, которые «исторически обосновывали» неизбежность революций, победу пролетариата, доминирование государства над человеком и которые оправдывали и даже воспевали насилие как неизбежный инструмент политики и модернизации. Отсюда особая любовь к Ивану Грозному, Петру I.

По этим же причинам из русской культуры выбрасывались целые пласты, не устраивавшие кремлёвских идеологов. В школьных и университетских программах доминировали писатели-разоблачители, писатели-революционеры. Выкидывались Лесков, Достоевский. Творчество великих писателей препарировали в угоду «текущему моменту». Возносили М. Горького, когда он звал к революции или формулировал угодные Сталину мысли типа «если враг не сдаётся, его уничтожают». И напротив, запрещали его великий роман «Жизнь Клима Самгина», поскольку он не соответствовал взглядам партии на историю революции.

К истокам

В результате исторической кастрации, которая продолжалась почти весь ХХ век, у нескольких поколений россиян сложилось не только превратное представление об истории собственной страны, но были девальвированы и ценности семейной истории. Фактически исчезло понятие преемственности поколений. История семьи при смене поколений всякий раз как бы писалась заново. Не важно было, кем являлись твои предки - дворянами, купцами, царскими офицерами, протодьяконами, банкирами, крестьянами, бурлаками на Волге или рабочими на Путиловском заводе. У подавляющего числа россиян в графе «Социальное происхождение» значилось «из рабочих» или «из крестьян». Иные корни тщательно скрывались, ибо они затрудняли или блокировали доступ к высшему образованию и карьере. Мой тесть, ставший впоследствии конструктором самолётов, чтобы поступить в институт, в молодые годы несколько лет работал в системе утильсырья, проще говоря, собирал и мыл бутылки из-под водки и кваса. И всё ради того, чтобы получить в трудовую книжку запись «из рабочих». Хотя на самом деле он  был из старой дворянской семьи. Но об этом в доме никогда не говорилось. Все были детьми Ленина и Сталина. Хорошо помню, как в детском саду воспитательница учила нас петь незатейливую песенку: «Сколько у солнышка светлых лучей, столько у Ленина нас, детей».

К сожалению, традиции советского беспамятства или фальшивой памяти исчезают очень медленно. По данным социологического центра ROMIR, лишь 28% россиян знают историю своего рода. И всего 7% могут назвать имена своих прадедов и прабабушек.

Наивно думать, что эта «школа коммунизма» преодолена окончательно. Память человека консервативна. И миллионы россиян, которые скоро пойдут на избирательные участки, будут голосовать не свободным от фальши умом, а старой памятью сердца. И это, конечно же, будет обременять наше движение к свободе старыми мифами и предрассудками.