Меню
Последние новости России и Мира » Новости » Статьи » Наследие » Обрядовое празднество совершеннолетия девицы у русских.

Обрядовое празднество совершеннолетия девицы у русских.

  • 24 декабря 2009
  • 6738
  • 0
  • Vedrus
  • Функционал

Обрядовое празднество совершеннолетия девицы у русских.

Белгородская область, Борисовский район,
село Никитское (Курская губерния).
Середина XIX века.
Вариант костюма с понёвой

Обряд приема в общину юношей у первобытных народов. Первоначальный смысл его и переживания у народов европейских. Древнерусские постриги. Соответствующий обряд над девицами. Свидетельства о существовании обряда у русских. Главные моменты великорусского обряда. Аналогичный белорусский обряд.

Этнографам хорошо известно то обрядовое празднество, которым ознаменовывается у первобытных народов совершеннолетие юношей и прием их в общину взрослых для совместных работ. Празднеству этому, как известно, всегда предшествуют особые испытания или даже истязания молодых людей; не выдержавший испытания — в мужественном и терпеливом перенесении боли, в силе и ловкости — не принимается в общину.

Деникер в общих и кратких чертах описывает этот обряд следующим образом: «У большинства некультурных народов молодежь, при наступлении возмужалости, подвергается торжественному обряду посвящения. Это нечто в роде национального высшеобразовательного курса, с соответственными испытаниями, за которыми следует церемониал провозглашения юношей полноправными мужчинами. Обычай посвящения известен у австралийцев, американских индейцев, негров и меланезийцев, характеризуясь одними и теми же чертами. Юношей данного племени уводят в укромное местечко, где колдуны, истолкователи воли фетиша, или, просто-напросто, старики обучают их, в течение более или менее продолжительного времени, всему тому, что надлежит, по их мнению, знать взрослому мужчине, по части общественной жизни и отношений к прекрасному полу. Кандидатов подвергают также испытаниям, иногда очень жестоким, дабы убедиться в их способности выносить жажду, голод и физическую боль. Юношей, победоносно выдержавших эти испытания, приводят с торжеством обратно в селения, где в продолжение нескольких дней устраиваются в честь их торжества».

Более подробное описание обрядов этого рода в том виде, как они совершаются у отдельных народов, читатель найдет у Кулишера и у Гельвальда. Мы отметим здесь только эти немногие элементы в обряде: наречение посвящаемому нового имени, устройство головного убора, служащего знаком клана, и облечение в одежду, которую юноша будет носить теперь до конца своей жизни.

Что касается смысла обряда, то почти все этнологи согласно объясняют его, как символическую смерть юноши и второе рождение или начало новой жизни. «Внутренний мотив истязаний,— читаем у Кулишера,— совершенное уничтожение детского существа или, по крайней мере, полное обновление его до того, что юноша как будто бы теперь только является на свет Божий совершенно взрослым, как будто бы теперь только начинает жить». Кулишер связывает разсматриваемый обряд с широко распространенным у всех первобытных народов детоубийством: молодые люди подвергаются участи, общей всем детям без исключения, т. е. убиваются и бросаются на произвол судьбы, но только в более позднюю пору своей жизни и притом — символически. Искать внутренней целесообразности в обрядовых истязаниях молодежи тщетно: эти мучения являются традиционным образом действия, и специфические цели, которые ими будто бы достигаются — по мнению племен, применяющих эти истязания — суть не что иное, как вновь придуманная санкция для унаследованного от предков отношения к молодежи.

По Липперту, юноша должен был «переродиться» для того, чтобы вступить в родство с новою семьей. До своей зрелости мальчики жили — при существовавшем некогда двойственном союзе — в существовавшей отдельно и независимо от мужского союза общине женщин. Девочка остается в этой общине, пока ее не уведет муж; а мальчик должен, в конце концов, вступить в союз мужчин, хотя, по старому воззрению, между ним и этой новой, для него «семьей» еще не существует родства, нет кровной связи. В обряде приёма происходило искусственное смешение крови, путем чего посвящаемый и роднился с принимающим его союзом мужчин.

Отмеченный обычай известен и индоевропейским народам. У древних индийцев он сохранился с большими подробностями, но раскололся, как это выяснено проф. Д. П. Кудрявским, на несколько отдельных обрядов. На третьем году от рождения мальчика совершался обряд пострижения волос с оставлением чуба по обычаю рода, т. наз. cudakaranam, делание чуба; в возрасте от восьми до двенадцати лет над мальчиком совершался торжественный обряд «посвящения в брахманские ученики» (upanayanam). Мы не будем описывать этот обряд в его целом (подробное изложение см. в названной КНИГЕ проф. Д. Кудрявского), но назовем лишь некоторые, наиболее для нас интересные, моменты его; это: пострижение мальчика, облечение его в новую одежду и пояс, наречение ему имени и ступание мальчика правою ногою на камень при произнесении слов: «наступи на этот камень и будь сам тверд как камень!» Укажем еще, что аналогичное наступание на камень совершает также и невеста в свадебном ритуале, и изследователи склонны считать эту церемонию в обряде приёма позднейшим заимствованием из брачной обрядности. Наконец, над пятнадцатилетним мальчиком вновь совершается обряд пострижения, на этот раз уже не только волос, но и бороды (так наз. godanam).

У наших отдаленных предков был известен обряд «постриг», о котором мы знаем, к сожалению, лишь из кратких летописных свидетельств. Обряд этот совершался над трехлетними или даже над двухлетними мальчиками, сопровождаясь посадкою мальчика на коня и праздником. В 1192-м году «быша постригы у великаго князя Всеволода, сына Георгева, внука Володимеря Мономаха, сыну его Георгеви, в граде Суждали; того же дни и на конь его всади; и бысть радость велика в граде Суждали» (Лаврент. летопись, год 6700); Георгий этот родился в 1189 году; постриги его были «во день святаго Семеона сродника Господня» (Ипатиевск. летопись, тот же год), т. е. не в день именин. Через два года «быша постригы у... князя Всеволода, сына Георгева, сыну его Ярославу» (там же, год 6702), родившемуся в 1190-м году. В 1212-м году 23 мая «быша постриги у Костянтина, сына Всеволожа, сыному его Василку и Всеволоду; и бысть радость велика в граде Ростове» (Лаврент. летопись, 6720); Васильку было в это время три года, Всеволоду — два. В 1230-м году «князь Михаил створи пострегы сынов» своему Ростиславу Новегороде у святей Софiи» (Новгородская летопись, г. 6738). В 1302-м году, 8-го ноября «быша постриги у князя у Михаила сынови его Дмитрiю» (Лавреит. летоп. 6810), родившемуся в 1299-мгоду.

Летописи говорят только о постригах у князей, но обычай этот соблюдался, безспорно, во всех сословиях. О том свидетельствует хотя бы существование его у орловских крестьян. По свидетельству А. И. Трунова, у жителей Орловской губернии через год после рождения мальчика над ним совершаются так называемый «застрижки». «При собрании родных и близких знакомых, младенца сажают на стол на подушку, по правую сторону его кладут на тарелке ножницы. Крестные отец и мать берут ножницы и выстригают у младенца крестообразно волосы, а на тарелку ему кладут деньги... То же делают потом и все присутствующие. — К этому дню крестная мать должна приготовить младенцу рубашку или же (девочке) платьецо». Здесь, таким образом, мы встречаем три момента, общих с древне-индийским и, частью, австралийским обрядом: пострижение, облечение в новую одежду (только что изготовленную крестною матерью) и празднество (собрате родных и знакомых).—Подобный же обычай существовал недавно у донских казаков, в гор. Щиграх Курской губернии, в Шуйском уезде Владимирской губернии, у белоруссов Гродненского уезда, у малоруссов Полтавской губернии и в некоторых других местах.

Обряд пострижения существовал также в Византии, где носил названия Обрядовое празднество совершеннолетия девицы у русских..

У древних германцев он сопровождался опоясыванием мальчиков. — Переживание первобытного обычая испытаний и истязаний юношей некоторые изследователи видят также в первом причащении у католиков , в ежегодных бичеваниях (dimasfigosis) при алтаре Артемиды-Орфии юношей в Спарте, и даже в широком употреблении розги у средневековых педагогов.

Гораздо менее распространен и менее изучен соответствующий женский обряд. У некоторых народов Нового Света обрядовым испытаниям и истязаниям при наступлении половой зрелости подвергаются только юноши; на девушек обычай не распространяется. Если согласиться с приведенным нами выше объяснением Липперта, то так оно и должно быть. Это обстоятельство, однако же, не могло бы помешать позднейшему появлению параллельного женского обряда по аналогии с мужским. Помимо такой аналогии, на возникновение « женского обряда мог повлиять еще и другой побудительный повод, а именно — желание объявить для сведения женихов или их родных, что в данной семье имеется невеста.

Если же стоять на иной точке зрения и исходить из предположения, что женский обычай возник одновременно и существовал параллельно с мужским, — тогда не трудно будет найти факторы, под влиянием которых женский обряд легко мог исчезнуть или затеряться. Факторы эти следующие. Во-первых, совершеннолетие девицы сопровождается обыкновенно браком, т. е. переходом её в другой род; не удивительно, если обряды по поводу совершеннолетия девицы совпадали с брачными обрядами и растворялись в этих последних, особенно же в обрядах приёма чужеродной в новый род, обрядах, в некотором отношении родственных с первыми. Во-вторых, наступление зрелости у девиц сопровождается физиологическими явлениями, периодически повторяющимися у женщин и в следующий период их жизни. В это время женщины у всех первобытных народов считаются нечистыми, удаляются из общего жилья и, через известный срок, подвергаются особым очистительным обрядам. То же самое делается и с роженицами. И на этой почве опять таки должно было происходить совпадение интересующего нас женского обряда с этими другими обрядами; при совпадении же так легко было первому стушеваться или даже затеряться совсем.

Таковы чисто теоретически разсуждения, которые, однако же, должны умолкнуть пред силою фактов. А факты говорят нам следующее:
У карибов (в центральной Америке) девочку при переходе в зрелый возраст удаляют в особую хижину. Там она постится. Через 10 дней является жрец и снимает чары с девушки. Затем девушка подвергается неприятному испытанию, а именно: после купанья она должна встать ночью на стул или камень и мать сечет ее до крови тонкой розгой, между тем как она не смеет вскрикнуть от боли. Через месяц девушка должна вынести вторичное подобное же бичевание. У тлинкитов на Аляске девушек при наступлении зрелости держать в особой хижине, поодаль от других, в течение трех месяцев, а по окончании этого срока им пробуравливают нижнюю губу и вставляют в отверстие серебряную палочку. В Спарте ежегодное бичевание при алтаре Артемиды применялось отчасти и к девушкам. Торжественные празднества по случаю совершеннолетия девушек совершаются у тегуэльчев в намцасах Америки, у альфуров (малайцев) и у некоторых других племен. По словам Эндемана, главное значение такого, торжества у бечуанов (негров башу) заключается в том, чтобы засвидетельствовать зрелость женщины.

Тот же самый мотив очень ясно сказался в следующем обычае готтентотов. У них «наступление зрелости у девушек сопровождается особенным празднеством. До этого девушка не носила никакой одежды, за исключением нескольких браслетов на руках и икрах и талисманов на шее; теперь на нее навешивают разукрашенную шубу в знак того, что она годна для супружества. В этом наряде она должна просидеть на показ три дня у входа своей хижины, с торжественной физиономией и ртом вытянутым, как у рыбы. На третий день убивают молодую корову. Один из ближайших неженатых родственников приходит с соседями и поздравляет девушку. Затем он навешивает ей на голову шкуру, снятую с брюха убитой коровы, и высказывает девушке пожелание, чтобы она была так же плодовита, как молодая корова, и родила большое количество детей. С теми же пожеланиями обращаются к ней поочередно друзья и подруги, и церемония заканчивается торжественной пирушкой, во время которой в изобилии пьют медовое вино». У персов девушка 9 лет надевает покрывало, и с этого времени не может уже показываться на улице с открытым лицом.

Бывают, наконец, случаи, когда соответственная обрядовая церемония происходит уже после выхода девушки замуж. Так, у одного австралийского племени «девушка, сделавшись женой, подвергается мучительной операции: одна из старух откусывает у неё два сустава мизинца левой руки, и только после этого новобрачная удостаивается чести быть принятою в число замужних женщин».— Напомним, что откусывание пальца—одно из очень распространённых истязаний, которым подвергаются при наступлении совершеннолетия юноши.


К категории описанных выше фактов принадлежит и тот русский обряд, установить существование которого составляете задачу нашей настоящей заметки. Мы знаем об этом обряде только из печатных источников, но источники эти — как это у нас случается довольно часто — затерялись в громадной массе всюду разбросанных сырых материалов,— и все изследователи русских свадебных обрядов проходили до сих пор этот интересный обряд полным молчанием.

Источники наши следующие:

1. Путешествовавший в 1823-м году по южной России Л. Глаголев сообщает в своих «записках», между прочим, следующее о жителях принадлежавших графу Бобринскому сел Богородицкого уезда Тульской губернии: «Вообще обычаи здешних крестьян отличаются своею странностью. Девки ходят здесь до 15 и до 16 лет в одних только рубашках, опоясанных красным шерстяным пояском; а по прошествии этого срока на девку надевают поневу (так, как у римлян надевали на семнадцатилетнего юношу пурпуровую тогу). Обряд же надевания поневы совершается в день именин девки, в присутствии всей родни ея. В это время именинница становится обыкновенно на лавку и начинает ходить из одного угла в другой. Мать ея, держа в руках открытую поневу, следует за нею подле лавки и приговаривает: «вскоци, дитетко; вскоци, милое;» а дочь каждый раз на такое приветствие сурово отвечает: «хоцу — вскоцу, хоцу — не вскоцу». Но как вскочить в поневу значить объявить себя невестою и дать право женихам за себя свататься; то никакая девка не заставляет долго за собою ухаживать, да и никакая не делает промаху в прыжке, влекущаго за собою отсрочку в сватовстве до следующаго году».

Весьма возможно, что наш автор в данном случае не был очевидцем, а писал с чужих слов; однако не доверять ему в чем-либо нет никаких оснований. Даже цокающее произношение «хоцу, вскоцу» нельзя считать утрировкою, хотя подобного произношения теперь в Богородицком уезде и нет. В соседнем Новосильском уезде теперь также нет цоканья, но о том, что оно было там в прошлом, мы имеем и прямые, и косвенные сведения, о которых здесь не распространяемся. Заметим еще, что принадлежавшие графу Бобринскому сёла в Богородицком уезде прежде были, по замечанию нашего путешественника, монастырскими; значит, жители их не были недавними поселенцами в данной местности, а принадлежали к группе древнейших насельников уезда. Сёла эти, сколько нам известно, следующие: Ламовка, Иовлево, Верхоупье, Плесы и Михайловское.

2. Приведенное описание интересующего нас обряда — единственное из известных нам описаний, где обряд представляется самостоятельным целым, стоящим одиноко. Все другие сведения изображают этот обряд как часть свадебного ритуала.
Неизвестный автор из Мосальского уезда Калужской губернии так описывал в 1851-м году «сватование», один из первых актов свадебной обрядности, в сельце Петроселье этого уезда. Отец жениха только что уговорился со своим будущим сватом, вырядив себе «снизь одежи, шубу, зипун, суконки, да лапти писанные». «Явились соседи и родные Петра (невестиного отца), привели невесту и, поставив ее на лавку, начали все в один голос говорить ей: «не ходи, не ходи, наше дитятко; не ходи, наша милая Аннушка, по батиной по лавочки; не прыгай, не прыгай; не резвись, не резвись, в последний день, в последний раз; вскачи, вскачи в паневушку». — На это невеста отвечала им: «хочу —скачу, хочу — нет».— Они же ей снова: «скачи, наша Аннушка; скачи, наша родная; скачи, наша милая; скачи, наша любезная». Тогда невеста спрыгнула с лавки, и соседки надели на нее паневу».— Дальше был накрыт стол; все присутствующие помолились Богу, «по очереди разцеловались, взяв сначала друг друга за руку, потом пола об полу, и поменялись хлебом и солью». После этого следовал обед, во время которого нарочно приглашенные подруги невесты пели песни, между прочим:

«Козьма, Демьян, Спас Милостивый,
Скуй нам свадебку крепкую, да не лепкую» и т. д.

Близкая родственница невесты разносит дары, а невеста, обернув ручником стакан, угощает вином родных жениха, которые ее за это целуют. Этим «сватование» закончилось.

Мы коротко изложили весь процесс «сватования», чтобы лучше видеть то место и ту обстановку, в которую включен интересующий нас обряд. Заметим еще, что данное описание принадлежит очевидцу, и притом человеку, общий взгляд которого на народный быт, выраженный в той же статье, весьма трезв и серьезен.

3. Все прочие наши источники основываются уже на глухих и туманных слухах. И. П. Сахаров (родом, как известно, туляк) в своей статье «Русския народныя присловья» пишет о псковичах: «Хоцу, вскоцу; не хоцу, не вскоцу. Будто в старину, когда просватывали невесту, мать делала из пояса круг посередь полу, а невеста становилась на лавку. Отец с матерью оглашали дочери жениха. Дочь должна была отвечать: «Хоцу, вскоцу; не хоцу, не вскоцу». Если она соглашалась, то становилась в круг, а если нет, то начинала плакать».

В. И. Даль повторяет это же присловье о псковичах, несколько изменив пояснение его: «Встарину невеста говорила: хочу — вскочу и, соглашаясь идти замуж, прыгала через положенный кругом пояс или в наставленную юбку»

Это присловье, как и все почти присловья Сахарова, широко распространилось в обществе книжным путем. Его приводят многие авторы, писавшие о присловьях по Сахарову и по Далю. Из народных уст записал ту же формулу Л. В. Кольцов в Воронеже, но он не дает к ней никаких комментариев. В сборнике Дикарева читаем: «Хачу— вскочу, хачу— невскачу (произносит невеста в то время, когда ее «загоняют» в панёву; в общежитии говорит для выражения нежелания») . В Воронежской губернии память об этом обряде, очевидно, еще жива. В романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» Иван Федорович говорить на суде председателю: «Я, ваше превосходительство, как та крестьянская девка... знаете, как это: «Захоцу — вскоцу, захоцу — не вскоцу», за ней ходят с сарафаном, али с панёвой, что ли, чтоб она вскочила, чтобы завязать и венчать везти, а она говорить: «Захоцу — вскоцу, захоцу — не вскоцу»... Это в какой-то нашей народности» (кн. 12, гл. 5, Внезапная катастрофа).

4. Если в только что приведенных случаях формула нашего обряда превратилась в присловье и поговорку, то в дальнейших она дала сюжет для сказки.

Священник села Старорождествена (Староселья, Тагаева тожь) Лукояновского уезда Нижегородской губернии, И. Лавров, описывая местную крестьянскую свадьбу, добавляет: «Был в прежнее время еще и следующий обычай. Когда, бывало, сваха придет сватать невесту, то последняя влезет на лавку, и отец ея подходить к ней с вятелем и говорить: «скокни, доченька!» На что она отвечает: «Хочу — скокну, хочу — нет». И если после трех раз невеста прыгнет в вятель, то это принималось за признак, что жених ей нравится, и она за него пойдет». Здесь единственное свидетельство, по которому девушка скачет не в паневу или пояс, а в вятель, т. е. рыболовный снаряд, мешок из сети на обручах.

В селе Сосновке Сарапульского уезда Вятской губернии я записал в 1908-м году от местной жительницы, сказочницы Ложкиной следующее: «Дружка в сенях [говорит]: «Ширну — пырну в избу». Отец невесты отвечает ему (все это происходит, когда за невестой с поездом придут, к венцу ее везти. Жених еще на дворе): «Не ширяй, не пыряй,—дай на воняву поняву надеть». А невеста бегает нагая по лавкам, мать за ней рубаху носит: «скочи, милая». Та говорит: «хочу — скочу, хочу — нескачу». Потом скачет, и ее одевают к венцу». Здесь, таким образом мы имеем народный анекдот— глухой отзвук разсматриваемого нами обряда.

Рассматривая все приведенные выше свидетельства, мы видим, что, при всем их разнообразии в них неизменно сохраняется и повторяется основная формула интересующего нас обряда, слова девицы-невесты: «хочу—вскочу и т. д.». И это обстоятельство не оставляет сомнения, что в основании всех этих разнообразных данных лежит один и тот же мотив.

Основные моменты нашего обряда, поскольку он выясняется из приведенных свидетельств следующее:

1. Испытание девушки-невесты, испытание двоякое, физическое и нравственное. Первое состоит в том, что невеста должна суметь спрыгнуть с лавки на пол в подставленную ей одежду или другой предмет. Промах в прыжке, по словам Глаголева, ведет за собою отсрочку в сватовстве до следующего года. Нравственное испытание заключается в том, что девушка должна проявить свое самосознание, свою собственную непреклонную волю. Произносимая девушкою формула «хочу — вскочу, не хочу — не вскочу» и служить именно выражением этой твердой её воли. Формула эта произносится трижды, дважды или же неопределенное число раз; она служит ответом на упрашивания и уговаривания со стороны— матери, отца, родителей, родных и соседей. Это проявление девушкой своей твердой воли нельзя не сопоставить с требованием мужественного перенесения боли в указанных выше обрядах народностей Нового Света и с формулою «будь тверд как камень», произносимою в древнеиндийском обряде посвящения ученика.

Относительно этих испытаний, особенно же относительно первого, физического, нельзя не заметить, что они, в сущности, очень легки и просты; безспорно, что они предназначались некогда для малолетних, для детей. О том же говорят и те приговоры, которыми уговаривают в мосальском обряде девушку-невесту все присутствующие. Девушка изображается в них дитятей, малюткой, резвящейся и прыгающей «по батиной лавочке». Между тем, как видно из описания очевидца, речь шла в данном случае о хорошей работнице, которая «и ткать, и прясть, и пахать» умеет прекрасно. Очевидно, некогда соответствующей обряд происходить гораздо ранее, когда девушка была еще дитятей, когда она действительно прыгала на лавочке в родительском доме. Перенесение обряда на более поздний возраст могло быть обусловлено тем, что браки стали заключаться с течением времени в более позднем возрасте. В старину у русских браки происходили вообще очень рано. Бывало, что жених имел от 12 до 13 лет. В. И. Добровольский сообщает о старинном белорусском обычае выдавать замуж девиц 11 —13 лет, замечая, что «и до сих пор живы еще старушки, выданные замуж так рано, почти в детском возрасте».

2. Второй основной момент разсматриваемого обряда — облечение девушки в новую одежду, а именно в поневу. Понева — это принадлежность южно-великорусского женского костюма, заменяющая юбку; понева составляете вообще одну из отличительных черт костюма замужних женщин, и девушки носят ее сравнительно очень редко. Юбка и рубаха явились на месте поневы, которая в северно-великорусских губерниях совсем неизвестна; в последнем случае в формуле еще сохранилось непонятное слово «понява». В других случаях поневу заменяет пояс. Здесь, таким образом, мы сталкиваемся с обрядовым опоясыванием девушки. В том и другом случае, как переодевание, так, и опоясывание— общая принадлежность разсматриваемой нами категории обрядов у разных народов.

Нечто совсем особенное мы встречаем в лукояновском обряде, где невеста прыгает в «вятель», рыболовный снаряд из сети. Можно, правда, думать, что вятель явился здесь по недоразумению, вместо непонятной поневы, так как дело идет в данном случае не о современной действительности, а о глухом предании из прошлой жизни. Необходимости в такого рода предположении, однако же, нет. Рыболовные сети служат обрядовым свадебным костюмом у разных народов, в качестве талисмана. С течением времени обряд скакания невесты с лавки легко мог быть истолкован как предохраняющее от вражеской силы средство, на какой почве и костюм могли заменить сетью. Но, во всяком случае, это было вырождением обряда.

Относительно обрядового надевания поневы стоит еще указать, что для целого ряда местностей отмечено существование обычая, в силу которого девушка до самого замужества одевается в одну только рубашку, без поневы или юбки. Так, в Подольской губернии (в 40-х и 50-х годах 19-го столетия) «девушка, пока не засватанная, не носит юбки. Случалось, что до 25 лет (в ожидании пока отец вернется из солдат) девушка ходит в рубахе с поясом (веревочкой).

Когда засватают, то мать ей покупает узенькую юбку из «дымы» — полосатой парусинки». В Воронежском уезде, в селе Боёв «девушки до замужества ходят в одних рубашках, без сарафанов». В Смоленской губернии в старину «у редкой девицы был андарак (юбка), а ходили в рубашках своего рукоделья и носили платочек». По Бурнашеву, «девки ходят просто в рубашках». Во всех этих местностях, значить, девица надевала в первый раз поневу или юбку во время свадьбы, но о сопровождавших это надевание обрядах никаких сведений мы не имеем; они, вероятно, слились с свадебным ритуалом. Отметим, что в Полтавском уезде, после «сговоров о подарках» «невеста ходит в венчальном костюме, только без рушников, которым она повязывает юбку в день венчания». В данном случае, очевидно, одевание девушки в костюм взрослых» женщин совпало с свадебными «сговорами».

Весьма интересный обычай отмечен также в селе Баглачеве Владимирской губернии и уезда: здесь совершеннолетняя девица, «когда ей года выйти замуж», носит особую принадлежность костюма, которой ни до, ни после этого времени она не носит, а именно — ленту в косе; несовершеннолетние девицы, равно как и замужние, носят вместо ленты гарус или косник.

3. Третий момент разсматриваемого нами обряда,—это торжество или празднество по его поводу. Выделить этот момент довольно трудно, так как обряд совпал с свадебными празднествами. Но обязательное присутствие всей родни девушки в богородицком обряде говорит именно о наличности такого празднества; хотя в данном случае обряд совпал с именинами девушки, но именины малолетних девиц у крестьян вообще не празднуются. В других случаях обряд происходит также публично.

Момент торжества или празднества особенно выпукло выражен в аналогичном белорусском обряде, о котором мы до сих пор ничего не говорили, так как он характеризуется совсем иными чертами. Об этом белорусском обряде нам известно только одно сообщение, из Новгород-северского уезда Черниговской губернии. Здесь, в селе Юриновке, «совершеннолетие девиц празднуется так: К такой девушке собираются родные и знакомые, поздравляют ее с совершеннолетием, едят пироги, пьют водку, а после выкидывают над домом белый флаг — знак радости, или возят именинницу на саночках или в корыте по селу, причем скачут и кричат: «паспела, паспела»! После такого обнародования совершеннолетия девушку всяк имеет право сватать ее, до того же — никто». Здесь, таким образом, никакого испытания вступающей в совершеннолетие девицы нет; ничего не сообщается также и о переодевании девицы.

На основании изложенного мы делаем следующее предположение. Обряд совершеннолетия девицы, будучи пережитком глубокой старины, совершался некогда у русских в раннем, отроческом возрасте девушки, когда последней еще не легко было спрыгнуть с лавки на пол, т. е. спрыгнуть не более как с полуторааршинной вышины. Обряд этот сопровождался всегда облечением девушки в одежду взрослых женщин и происходит публично, в присутствии всех родных и соседей. После совершения такого обряда девушка считалась уже невестой, и объявить ее таковою — в целях обратить на нее внимание женихов — было одною из целей обряда, скоро потом слившегося с одним из первых актов свадебного ритуала.

Что касается области распространения интересующего нас обряда, то весьма широкая известность формулы его «хочу — вскочу и т. д.» говорит в пользу широкого распространения и всего обряда. Но прямые свидетельства говорят нам только о великоруссах. Безспорно существование обряда в XIX-м столетии в губерниях: Тульской, Калужской и Тамбовской (Даль, Толков. словарь), т. е. в тех степных губерниях древних, вятичей, где старые языческие обряды сохранились вообще лучше. Малорусско-белорусский, черниговский, обряд характеризуется совсем иными чертами.

Странным образом отсутствующее во всех наших словарях, но весьма распространенное, например, на Вятке выражение «выскочить замуж» вместо обычного «выйти замуж», быть может, основано на данном обряде, где невеста действительно скачет, ускоряя этим для себя замужество.

При детальном изучении русских свадебных обрядов, в них, вероятно, найдутся и еще моменты, ведущие свое начало от только что разсмотренного нами обряда, слившегося с свадебным ритуалом. Это можно, например, предположить для местного обычая, в силу которого новобрачная, на другой день после брака, обрезывает свои волосы, обычай этот распространен, например, в юго-западном крае. Но другие изследователи видят в этом обычае жертвенное посвящение волос божеству, остаток трофеев, пережиток похищения невест. И мы о нем пока умолчим.

Умолчим мы также об отмеченном В. П. Добровольским обрядовом «посвящении» белорусской девицы «в работницы». Этот факт—иной категории.

Д.К. Зеленин. Избранные труды. Статьи по духовной культуре 1901-1913. – М., «Индрик», 1994. С. 179-192.

Расскажи в социальных сетях:



Какие эмоции у вас вызвала публикация? (УКАЖИТЕ НЕ БОЛЕЕ ДВУХ ВАРИАНТОВ)

Комментариев - 0
Информация
Важная информация для новых (не зарегистрированных) посетителей

Если вы впервые на сайте то вам необходимо:


Если ранее вы были зарегистрированы в социальных сервисах то вам необходимо:


Если вы зарегистрированы на сайте то: