ТОЛЕРАНТНОСТЬ - НЕОБХОДИМАЯ И НЕВОЗМОЖНАЯ.

Вопрос о толерантности беспрестанно дискутируется в мировой науке и споры эти вовсе не уменьшаются, напротив, в последние несколько лет  количество конференций, симпозиумов, научных монографий, рассматривающих тему толерантности, резко возросло и даже самые благополучные, казалось бы, страны стали создавать различные программы по выработке рекомендаций в области политики толерантности. ООН посвятила 2004г. теме «Толерантность в образовании», Пентагон декларировал  несколько программ в области обучения толерантности среди различных религиозных общин, Дойче Банк выделил средства на поддержку следований в области религиозной толерантности.

   Согласно «классической» либеральной модели, толерантность не есть безразличие (индифферентность), вынужденное бездействие или абсолютное принятие другого. Это – странная ценность воздержания от употребления своей силы во вред принципиально неприемлемому отклонению. Британский философ морали Бернард Уильямс объявил ее одновременно необходимой и невозможной, а израильский теоретик Давид Хейд назвал ее «ускользающей добродетелью»(1).

    Понятие Толерантность внутренне противоречиво, парадоксально. С одной стороны, индивид признает существующее в обществе отклонение чем-то принципиально недопустимым, неверным или даже морально вредным, с другой же стороны толерантность требует от него отказа от своего влияния на существование этого самого отклонения. Например, искренне религиозный человек не может не признавать гомосексуализм тягчайшим грехом, противоестественным извращением, оказывающим, к тому же, морально разлагающее влияние на общество. С другой стороны, в рамках либеральной демократии, как толерантный субъект, он обязан воздерживаться не только от физической расправы, но и от словесного оскорбления «лиц нетрадиционной сексуальной ориентации». Означает ли это, что человек в современном обществе как бы «раскалывается» на две противоречивые части – человека, имеющего убеждения, верования и принцип, и субъекта политических отношений? Кроме того, совершенно уж непонятно, почему убежденный верующий должен отказываться от искоренения скверны, когда именно к этому призывают его собственные убеждения и принципы?(2)

   Толерантность, таким образом, вовсе не является самоочевидной ценностью, напротив, она всегда требует аргументации. Почему, скажем, криминализация гомосексуализма недопустима, а детскую порнографию надо преследовать? 

   Парадокс толерантности приводит, кроме всего прочего, и к трудностям в разработке действенных педагогических концепций. Д. Хейд, к примеру, так формулирует это затруднение: «… как можем мы надеяться воспитать в ребенке личность, приверженную тем или иным моральным ценностям, и в то же самое время толерантно относящуюся к их нарушению?»(3) Как может искренне верующий христианин, например, быть толерантным к африканским языческим обрядам? А между тем такая толерантность необходима, ибо в современном обществе христиане, мусульмане, буддисты, язычники и неверующие часто должны жить вместе в одной стране, что создает достаточно большую вероятность непонимания и неприятия других, ведущих к враждебности и столкновениям. При полном отсутствии толерантности, как таковой, этот вопрос был разрешен достаточно успешно только в одной стране – Южно-Африканской республике в период действия в ней политики апартеида, т.е. раздельного развития общин. Здесь необходимо отметить, что ЮАР того периода являлась наиболее высокоразвитой страной Африки как в экономическом, так и в социальном аспектах (даже с учетом положения черного большинства), и приближалась по уровню развития к странам Западной Европы. Но такое решение проблемы шло вразрез с либеральной парадигмой, и апартеид был уничтожен практически «оранжевым» методом. В результате ЮАР сегодня прочно заняла место в «третьем мире», среди «развивающихся государств».(4)

   Получается, что субъект толерантности всегда стоит перед выбором: с одной стороны, имеются достаточно веские причины для интолерантного поведения: запрещений, гонений и пр., с другой стороны существуют не менее серьезные основания для того, чтобы от этих гонений воздержаться (каждый человек имеет право жить так, как он считает приемлемым для себя, даже если этот выбор противоречит моральным нормам). Но как быть с такими объектами толерантности, как пьяницы, бомжи, воры, наркодилеры, растлители малолетних, бандиты, убийцы? Идею толерантности нельзя довести до абсурда, потому что она приходит к нему сама. Где та грань противоречия моральным нормам, на которой толерантность должна заканчиваться? Закон? Закон, в отличие от морали,  пишут и переписывают люди, вспомним СССР и уголовную ответственность за спекуляцию и мужеложество. Сейчас же эти фигуранты являются, пожалуй, самыми успешными и востребованными в Москве.  И кто определяет эту грань на месте ее преступления? В реальности – перечисленные выше объекты толерантности, закон же чаще всего действует постфактум.

   Вернемся к структуре сознания. Мы выяснили, что всякое толерантное отношение предполагает некоторую процедуру взвешивания двух мотивов – мотива пресечь неприемлемое отклонение и мотива признать право личности выбирать то, что она считает нужным. В таком случае, когда человек будет толерантен? – очевидно, когда у него будут какие-то основания для следования второму, а не первому ряду мотивации.

   Человек выбирает в пользу толерантности, если как-то ослаблено его несогласие с отклонением, или его уважение к личности носителя этого отклонения является особенно сильным, или же его убеждения и принципы недостаточно устойчивы. Иными словами, нам всегда необходимы какие-то основания для того, чтобы быть толерантными.(5) Рассмотрим их более подробно.

   Первый случай: Ослабленное  несогласие с отклонением чаще всего является следствием скрытой или подавленной склонности субъекта к тому же отклонению, и проявление толерантности здесь является лишь первым шагом к пороку. Схема мышления индивида здесь примерно такова: «Если я позволяю им, почему не позволяю себе?»

   Второй случай: Уважение к личности носителя девиации способно сыграть достаточно плохую шутку с нашим гипотетическим субъектом. Здесь дело в определении той грани, за которой идет нарушение закона. Большинство объектов толерантности склонны воспринимать ее как вседозволенность в каких-то смутных рамках, а выяснить очертания рамок (или пределов своей экспансии, в ряде случаев) возможно лишь опытным путем, методом проб и ошибок. Выявление пределов дозволенного и постоянные попытки прощупать общество на прочность являются одной из характерных черт как личностей, так и общностей объектов толерантности – от сексуальных меньшинств до национальных землячеств. Схема мышления индивида здесь примерно такова: «Он же такой замечательный человек, подумаешь, ничего страшного не случится…»

   Третий случай: Неустойчивые убеждения, которые смог отодвинуть в сторону наш принцип толерантности, становятся еще более шаткими и поверхностными. Перешагнуть через них второй раз становится уже довольно легким делом, а сделать это еще раз и вовсе не составляет труда. Иными словами, здесь мы видим постепенное размытие убеждений и формирование полностью беспринципной, но толерантной личности. Возможно, это наихудший вариант. Схема мышления индивида здесь примерно такова: «Эти догмы мешают брать от жизни все. Живи и давай жить другим».

   От мотиваций, которые суть явления психологические, перейдем к явлениям психиатрическим. Само существование в структуре мышления противоречащих друг другу установок, сам факт выбора между принципами и использование  наиболее подходящей установки разрушают единство личности. По сути это один из механизмов развития  шизофрении как тяжелого психического заболевания у отдельного субъекта и идеологической шизофрении как тяжкого поражения общества. Чем опасна она для общества и государства?

   Еще раз вернемся к СССР и вспомним, что большевики в начале прошлого века победили не потому, что их было больше или они были сильнее, а потому, что их идеи оказались близки естеству народа. Большевики создали уникальную конструкцию, но она была обречена на разрушение, так как невозможно построить христианское общество без Бога. «Кодекс строителя коммунизма» не может заменить Священное Писание, так как под ним нет основы, нет авторитета, соответствующего заявленным требованиям. Человеческая логика не может обосновать требований подобного масштаба. Логика не может быть фундаментом совести, для этого нужна религия. Призывы большевиков соблюдать идеалы, выведенные из христианства, привели только к двойной морали. Все светлые идеалы коммунизма были попраны и растоптаны. Государство, задушив собственное общество в тисках идеологической шизофрении, лишило себя источника энергии и естественным образом пришло к своему распаду.(6) Круг замкнулся. Начинается новый круг?

   Ненасилие - есть отказ от насилия как способа разрешения общественных конфликтов, борьбы за социальную справедливость. В таком понимании (особенно под влиянием советской идеологии) ненасилие обладает отрицательной коннотацией и вызывает эмоциональное сопротивление большинства людей и общественного мнения в целом. Почему существует такая позиция? В реальном историческом опыте (и не только  нашей страны) чаще всего сознательно культивировались две нравственно-политические стратегии, возможные как ответ на ситуацию социальной несправедливости – стратегия смирения (покорности) и стратегия боевого (и обычно вооруженного) сопротивления. И хотя покорность, терпение всегда были свойственны русскому человеку, они не всегда вызывали симпатию. Поэтому в рамках такой альтернативы насильственное сопротивление является, несомненно, более предпочтительной позицией: действующие таким образом личности сохраняют ответственность за цели, хотя при этом снимают с себя ответственность за средства достижения этих целей. Ненасилие в такой ситуации означает, с позиции русского менталитета, отказ не только от средства борьбы, но и от справедливости, как единственно достойной человека общественной цели. Оно воспринимается либо как форма социального лицемерия, либо как форма социальной трусости и капитуляции. Ненасилию отказывают в доверии, поскольку в нем видят отступление от присущей всем индоевропейским народам героической морали, согласно которой нравственное качество жизни выше самой жизни, а идеалы общественной справедливости стоят того, чтобы идти за них в бой.(7)

   Терпимость и терпение входят в систему культурных ценностей русских наций, т.е. в такую систему, которая является социально детерминированным типом программирования поведения. Но в советскую эпоху терпимость презиралась и отвергалась. В лучшем случае ее трактовали как слабость, мягкотелость, чаще же как измену. Оппонент рассматривался как враг, которого надлежит разоблачить и уничтожить. Языковая политика государства делала терпимость и, соответственно, толерантность к иному мировоззрению, иной вере, иному мнению качеством практически недопустимым. В русской этике терпимость оценивается плохо, поскольку предполагает обычно терпимость к плохому и связана с понятием «прощать»: это нетребовательность, невзыскательность, снисхождение.

   Если мы вновь обратимся к медицине и рассмотрим значение термина с медицинской точки зрения, то выясним крайне любопытные вещи - толерантность – это неспособность организма отличать собственные, порожденные в нем вещества, к которым он должен быть толерантен (терпим), от чужеродных веществ, против которых в нем должны вырабатываться антитела для борьбы с ними.(8) Чем выше толерантность – тем ниже иммунитет, тем ниже сопротивляемость угрозам, тем слабее здоровье. Самым толерантным организмом является труп. Он абсолютно толерантен.

   СССР был достаточно благополучным регионом межнационального общежития. В Союзе осуществлялась политика государственной поддержки культурного многообразия.  «Нет такого региона в мире, где бы в течение ХХ века, как это было в СССР, не исчезла ни одна малая культура, и фактически сохранилась вся культурная мозаика страны – огромного государства, в то время как исчезли сотни малых культур в других регионах мира».(9) В целом СССР можно обоснованно назвать зоной национального согласия.

   В то же время существовало нетерпимое отношение к сексуальным извращениям, работали соответствующие статьи УК, над гомосексуалистами висел этот дамоклов меч, серийные насильники получали вплоть до высшей меры социальной защиты советского общества, а средства массовой информации даже о традиционном сексе боялись упомянуть, что уж говорить о какой-нибудь зоофилии, или целом ряде других терминов, которые в советское время были известны лишь узкому кругу специалистов, а сейчас употребляются в школе на переменках.

   В религиозном отношении следует коротко заметить, что, несмотря на явную атеистическую политику, государству удалось сохранить некий баланс: все верующие всех конфессий могли отправлять свои религиозные нужды без особых проблем, вместе с тем никаких деструктивных сект или общин фундаменталистов не появлялось.

   Мы ни в коей мере не хотим идеализировать Советский Союз, но краткий сравнительный анализ показывает, что проблемы «культурной дистанции» в нем решались, причем не по единому заданному шаблону, а дифференцированно, исходя из интересов общества и государства. Несмотря на отсутствие понятия толерантность или благодаря этому факту.

   Насколько она вообще действенна, как концепция, другими словами, возрос ли в России уровень толерантности с началом ее пропаганды в 90-х годах?

   Ответы на эти вопросы представляются нам слишком очевидными. На наш взгляд, проблемы бесконфликтного взаимодействия в различных аспектах жизни общества достойны отдельного рассмотрения специалистами, с формированием продуктивной государственной политики по каждому направлению, без оглядок на довлеющую в мире идеологию и ее священную корову – Толерантность.