Меню
Pro и Contra: Облава на Бахуса (Безалкогольная повесть)
17 января 2013
3812
1
Vedrus-
Функционал
«Пить или не пить?» - этот отнюдь не праздный обоюдоострый вопрос замполит военно-строительной роты Виталий Бумажников решил для себя твердо и окончательно, не дожидаясь воцарения последнего Генсека КПСС с его призывом к поголовному отрезвлению в одну ударную пятилетку. На 24-м году жизни до Виталия ненароком дошло, что свою именную бочку с злополучными алкогольными радостями он уже осушил. И баста! Персональное просветление обрушилось на многообещающего офицера чувствительным мордобоем снаружи и похмельным пожарищем изнутри, когда, казалось, можно было еще доить и доить зеленого змия, превращаясь незаметно для самого себя в редко просыхающего бузотера при вездесущем и всемогущем Бахусе. Всерьез призадуматься ротному воспитателю помогли лиловые синяки и бугристые ноющие ушибы, заработанные им в неравном побоище из-за случайной шалопутной бабенки лет около тридцати с хвостиком. И вслед за гематомами - угрызения его проснувшейся-таки совести.
Стройный подтянутый плечистый старлей в легкую развалочку прошелся вдоль прямоугольного узкого зала, жадно впитывая чуткими фибрами все , что издавало звуки и бросалось в глаза. Настороженным охотничьим зрением он отметил за двумя сдвинутыми в левом ряду столами около полудюжины под бобрик стриженых молодцов, с варварским азартом опустошавших содержимое ощетинившихся горлышками бутылок и выставленных редутами чашек, блюдец, тарелок, ваз с подзабытыми им чудесными запахами разносолов и мясных блюд. Мелодично названивая вилками, рюмками и ножами, выпивая, обнимаясь, закусывая и переходя с запальчивых разговоров на громоподобный надсадный хохот, не так давно заматеревшие мордатые увальни сотрясали злачное заведение зычными децибелами своих бесцеремонно раззявленных глоток.
Словно из-под земли материализовавшаяся официантка неопределенного тусклого возраста огорошила новостью, что, дескать, по причине большого праздничного банкета на ужин ничего не осталось, поэтому дано распоряжение никого не обслуживать. «Пусть тот, кто распорядился, сам мне скажет это в глаза. Я всю неделю пахал как бульдозер, и имею право культурно снять напряжение, как и господа-товарищи из банкетного зала ! Или Вы так не считаете?» - продекламировал нравоучительным тоном Бумажников, с оскорбленным достоинством прошел мимо опешившей официантки в глубину зала, и ей ничего не оставалось, как засеменить мелкими шажочками за начальством. Разглядев перед собой нетерпеливо переминающегося Виталия, вся окутанная сигаретным сизым дымом компания словно по команде отключила свою базарную говорильню и уставилась на него, как на пришельца с чужой недружественной планеты. Закаленный в суровых стройбатовских буднях старлей технично парировал групповую психическую атаку обезоруживающей кинжальной улыбкой, грациозно повернулся направо, затем налево и едва не поскользнулся на сухом ровном месте, обнаружив прямо по курсу два уединенно воркующих создания женского пола, с гастрономическим удовольствием демонстрирующие осоловело пялившимся на них собутыльникам свои аппетитные телесные формы. Сердце Бумажникова, послушное зову женского естества , сначала замерло, а затем забилось в груди крупнокалиберным пулеметом , когда соприкоснувшись с ним встречными взглядами, сдобные как кремовые пирожные подружки приосанились, вспыхнули клубничным румянцем своих упитанных щек, и, судя по хихикающему игривому тону, принялись так и этак обсуждать заманчивого пришельца на роль подходящего им Казановы. Желая получше рассмотреть хорошенького старлея , пышнотелые голубки заегозили из стороны в сторону , и в такт этому неуемному любопытству их многоярусные прически с свежими кудрявыми завитушками от ночных бигудей закачались подобно парусным мачтам при девятибальном океаническом шторме. Оказавшегося в центре всеобщего внимания офицера от дистанционного рентгеновского просвечивания его ладной фигуры бросило в тропический жар, сменившийся арктическим холодом, когда вышедшая навстречу администраторша с повадками отставного тяжелоатлета изрекла металлическим гортанным баском : «Из горячего ничего не осталось! Есть только водка, селедка, печенье, хлеб», - явно рассчитывая отвадить этого непрошенного красавчика с зеленоватыми смеющимися глазами на неуступчивом требовательном лице.
Всей своей заградительной позой сия монументальная дама подстать дорожному светофору сигнализировала залетному претенденту на расхожие гусарские удовольствия - с выпивкой, танцульками, потасовкой (если тут же расплатишься за поломанные в буче столы и стулья), - что присутствие на этой враждебной залетным романтикам территории не сулит ему ничего хорошего. Несмотря на столь недружелюбный прозрачный намек, жаждущий отдохновенья Бумажников не махнул рукой от досады и не ретировался в покосившуюся общагу коротать редкий выходной вечер с монотонным как доклады «дорогого Леонида Ильича» телевизором. Больше всего в эту решительную секунду ему хотелось распахнуть свою мобилизованную компартией душу перед приливами и отливами мелодичной советской поп-музыки, под заводные и лирические аккорды залить в себя до состояния невесомости обжигающей сорокоградусной дури, уговорить на энергичное танго любую из делающих глазки поселковых бабенок в надежде, что какая-нибудь соблазнится его обаянием, веселыми прибаутками, умением лихо выплясывать, красиво ухаживать, и заберет к себе неприкаянного хотя бы на одну сумасшедшую до сладкого изнеможения ночь.
С осторожной опаской , будто сапер перед неизвестным взрывным устройством, он покосился на гипнотически светящиеся зрачки преисполненных своим эротическим могуществом хохотушек ( других женских созданий среди присутствующих не нашлось), на их декольтированные дебелые бюсты, ослепительно оголенные плечи, зовущие в интимную глубину колени, густую варварскую косметику и решил как отрезал: что бы там ни случилось - одиноким бобылем из кабака не уйдет. «Милая фрау, перед Вами смертельно голодный защитник Родины! Сообразите мне, пожалуйста, водочки и к ней путевой закусочки, а не то свалюсь в обморок, и будете делать мне искусственное дыхание. Рот в рот.» - перешел в контратаку Виталий, по-наполеоновски скрестив на груди руки и без приглашения усаживаясь за пустой незанятый столик. Видавшую виды администраторшу его хлестаковский ультиматум с двусмысленной фигурою речи и магическими театральными жестами сковал по рукам и ногам судорожным параличем и неодолимою немотой. В природных недрах могучей начальницы все бурлило и клокотало, но ни единого звука она вымолвить не могла, как если бы кто-то снаружи запечатал ее по слухам весьма любвеобильные и словоохотливые уста. Судя по тому, как залетный шутник в погонах своей саркастической фамильярностью вынудил ее опешить и растеряться, не обученная салонным манерам и тонкостям директриса, возмещавшая отсутствие светского лоска двадцатилетним опытом руководящей банкетной работы , инстинктивно побаивалась интеллигентных упрямцев, особенно когда они со знанием дела качали свои права. После неловкой затянувшейся паузы жертва нервического припадка смогла, наконец, бурно выдохнуть гневный пар, пророкотать исподлобья: «Ишь -размечтался!» и до поры до времени обуздать свой сумасбродный вулканический нрав. Остервенело смахнув несуществующие соринки с обрамлявших ее скульптурные груди лацканов модного в красную крапинку пиджака, руководительница передового в районе злачного заведения, отмеченная множеством грамот и благодарностей от райкома и райисполкома, с негодующим прицокиванием каблуков удалилась распорядиться на кухню. Через считанные минуты ее непреклонная властная поступь повторилась гулко нарастающей барабанно-каблучной дробью. Объявившаяся хозяйка нависла над рановато расслабившимся клиентом предгрозовой тучей, выставила на запятнанную несвежую скатерть салатик из окаменевшей селедки под сморщившимся лучком и трижды перебродившим уксусом, подслащенное джемом печенье, скукожившиеся в сухари хлебные ломтики, водрузила посредине пузатый графинчик водки , тут же выписала за этот унизительный натюрморт подробный счет на пятнадцать рублей восемьдесят копеек, и ,не отходя, потребовала оплату, словно с не внушающего доверия проходимца. Вопреки ожиданиям уязвленной хозяйки, выбивший ее из колеи оппонент игриво протянул зажатые между средним и указательным пальцами шестнадцать рублей, жестами подчеркивая, что дарит их ей без сдачи, после чего остался один на один с гротескной пародией на воображаемые им блюда. В сторону водки, коньяка, самогона, настойки и любых других проспиртованных жидкостей Виталий всегда смотрел с физиологическим отвращением, употребляя оные исключительно под обильную основательную закуску. Но в эту невезучую злосчастную пятницу отсутствие нейтрализующей алкогольные токсины вкуснятины ( хорошо бы наваристого борща, оливье, пельмешек, цыплят табака, котлеток по-киевски!) - столь заядлого искателя приключений на свою и чужую головы, как поручик Бумажников, отвадить от добровольного помутнения разума не смогло. Усилием воли он отключил обоняние, подавил рвотные спазмы , и за несколько приемов все до последней капли из грушевидного в литровый размер графинчика переместилось в его марксистско-ленинское патриотическое нутро посредством граненого стакана.
Рассосавшийся по голодному пустому желудку яд выстрелил в голову опрокидывающей земную ось невесомостью, закрыл панораму обзора радужно сверкающей пеленой, растекся по сосудам заплетающей ноги нетвердостью и начал растаскивать здравый рассудок в разные стороны на смутные хаотические осколки. Все дальнейшие телодвижения товарищ Бумажников совершал на автопилоте, умудрившись выдать страстное танго с цепко прильнувшей к нему партнершей, мурлыкавшей прямо в ухо смешные нежные благоглупости своим влажноватым розовым язычком. Каждое прикосновение шаловливого органа ее птичьего щебетанья обжигало старшего лейтенанта таким высоковольтным экстазом, который случается далеко не со всеми молодоженами в их горячий медовый месяц. Он спросил и тут же забыл ее легкомысленное короткое имя, после прощальной песни бородатого местного барда ( днем - примерного учителя музыки ) про миллион алых роз подхватил игривую хохотушку за тучную талию, безапелляционно заявив, что сегодня будет ее провожатым , галантно помог ей одеть пальто, но уже на выходе из опустевшего здания столкнулся лицом к лицу с теми нахохлившимися орлами, что еще наверху пытались прощупать его психологическую устойчивость. Лишнего претендента на дефицитное женское общество поджидавшие соперники неспешно взяли в полукольцо, лесом рук умело оторвали от капризно взвизгнувшей спутницы, оглушили тяжелыми как кирпич оплеухами и для пущего ускорения добавили вдогонку парочку таких же сногсшибательных тумаков. Разомлевший от водки и ласки Бумажников оказался не готов к такому недружественному приему, пролетел кубарем метров пять, попутно спотыкаясь и неловко падая на руки. Под раскаты дружного хохота скорые на расправу весельчаки сгребли в охапку вышедшую под ручку с Виталием дамочку, оказавшуюся, что неудивительно, их давнишней знакомой, среди них же по свойски мельтешила ее подруга, и все вместе, мимо ошалело усевшегося на снежную перину Виталия, шумной ватагой триумфально двинулись на чью-то квартиру пить и догуливать до утренних петухов. Оглушенный Бумажников мотнул чугунно гудящею головой, с трудом привстал на колено, протер снежным комом саднящий лоб, нахлобучил на затылок сбитую шапку, зверем догнал недалеко ушедшее сборище, боковой левой с подскоком свалил самого долговязого буйного горлопана, и хорошо поставленными ударами пропечатал все остальные изумленно обернувшиеся физиономии. Заполучившие кто в скулу, кто в нос, кто в глаз, вряд ли догадывались, что этому безрассудному драчуну расплата с ними за унизительные затрещины была всего лишь удобным предлогом достучаться до равнодушно застывшего сверху космоса о том, что оставив родное Причерноморье ради дальневосточной романтики и карьерного роста, он служебными обстоятельствами в целом доволен, зато в любви несчастлив и одинок. И, черт возьми, данное обстоятельство не лезет ни в какие ворота!
Свою ноющую тоску Бумажников периодически топил в ресторанном затягивающем омуте, претендуя там на первых порочных красавиц, и если требовалось, а требовалось через раз! – бился до победы с их несговорчивыми мужьями, друзьями, любовниками, не говоря уже о таких как сам ухажерах. Из любых передряг, он , будто неунывающий Бельмондо, выныривал малосольным огурчиком - повеселевшим и посвежевшим, хотя сердечная заноза скоро снова давала о себе знать . В этот раз беда и фортуна , явно сговорившись, играли им в пинг-понг в зависимости от его смекалки и ловкости, то и дело дававших досадные сбои. Для начала Виталий запамятовал, что именно в эту ноябрьскую дату самая прогрессивная часть человечества обмывает очередную годовщину советской милиции, а в разгар ресторанного действа не удосужился догадаться, что отвязанно ведущие себя молодчики, которым почему-то дозволено в несметных количествах поглощать недоступные ему яства, – переодетые по гражданке милиционеры. Мимо его заторможенного алкоголем внимания прошмыгнуло и то, с какой экспрессией жестикулировала перед этими служителями закона отовсюду заметная директриса, воинственно кивая своей причесанной в фаллический бутон головой в его, Виталия, сторону, словно он избранная ею на заклание жертва. И вот расплата за отсутствие должной сообразительности.
…Шестеро сослуживцев из местного УВД, по которым вихрем прошелся Бумажников, с волчьим рычанием обрушились на пустившего им кровь залетного Дон Жуана. Тренированная стая разъяренных самцов в несколько заходов затоптала дерзкого конкурента градом пинков, подсечек, захватов, ударов, сбитый ими с ног уткнулся лицом в неласковую промерзшую землю, и его наполовину отделившееся от тела сознание вознеслось на высоту уличного фонаря, философически созерцая избиение собственной бренной плоти. От увечий и переломов поначалу спасал набитый плотной овчиною полушубок, но еще десяток-другой остервенелых ударов, и неподвижный старлей навсегда расстался бы с переполнявшей его неугомонной душой. Однако жертвы милицейского беспредела из живучего старлея не получилось , поскольку прямиком от Большой Медведицы к распластавшейся на тротуаре фигуре хлынули искрящимся водопадом золотисто- серебряные лучи, а расположившиеся символическим ковшиком звезды засияли волшебной люстрой - ярче обычного раз в пятьсот. Во всяком случае, эта невидимая со стороны подмога отложилась в его сознании как доподлинная причина того, что произошло с ним в следующие мгновения. Световой поток свыше вернул живую субстанцию в родное ей тело, зарядил удвоенной яростью и со свежими силами бросил воскресшего мстителя в рукопашную свирепую карусель. Звездной подпитки ему хватило еще на несколько минут боя, по истечении которых он едва держался двумя руками за шершавый ствол раскидистого высокого тополя, вяло уклоняясь от зуботычин таких же обессиливших и изрядно потрепанных им оппонентов. Еще чуть-чуть и они бы повалили его навзничь , как вдруг неподалеку скрипнул надежными тормозами скроенный по подобию сторожевого бульдога милицейский тупорылый УАЗ. Громко хлопнули автомобильные дверцы, и отчетливый хруст неумолимо приближающихся шагов прозвучал для Виталия спасительной небесной симфонией. Выскочившие патрульные рявкнули : «Всем стоять! Два раза не повторяем!». Матерясь и отряхиваясь, нападавшие отступили от полусогнутой жертвы в тускло-молочный свет главной улицы, и подоспевший наряд без труда опознал в них своих сослуживцев из районного УВД. Пока застигнутые врасплох что-то доказывали, Бумажников пытался принять вертикальное положение и вновь обрести способность к связанной осмысленной речи.
-Кто тут Кассиус Клей? Ты?- пророкотал скрипучий недобрый голос, и, с трудом разлепив веки, Виталий различил перед собой сквозь дымку тумана размытые очертания коренастого плотного капитана в полушубке гуталиновой масти и трех его изготовившихся помощников по бокам. Капитан профессионально просверлил Бумажникова колючими зрачками-буравчиками своих безжалостных глаз и распорядился сопровождающим:
- Его в машину. И поживей!
- Зачем? Я офицер, на меня набросились эти хамы. Прошу Вас, разберитесь на месте сами.
- Я разобрался. Милиционеры спокойно отмечали свой профессиональный праздник, а ты на них с кулаками? Короче, составим протокол, и заодно подучишь нас боксу. Поглядим, что ты за фрукт.
До Виталия внезапно дошло, что это стопроцентный залет без малейшего шанса на избавление. Надо рвать когти, то есть бежать, иначе закуют у себя в отделе в наручники, без следов отобьют почки , бросят в камеру с каким-нибудь уголовником, потом сдадут командиру части и отрапортуют дежурному в штабе округа с такими формулировками, после которых персональное дело по партийной и по служебной линии неотвратимы как закат солнца. Собравшись с силами, он ломанулся сквозь плотное окружение в обнадеживающую темноту ночи, но вырваться из тисков мгновенно вцепившихся в него патрульных оказалось ему невмочь. Выручить Бумажникова могло только чудо, и оно как всегда в разгар его приключений не заставило себя ждать. Свирепо рычащую свалку вокруг старлея остановил властным окриком статный летчик в майорских погонах в сопровождении двух моложавых розовощеких прапорщиков. На рукаве его безупречно выглаженной шинели пламенела повязка начальника патруля, а с правого бока на портупее темнела кобура с пистолетом. Голос летчика хлестанул винтовочным залпом: «Прекратите, это приказ!» Навалившиеся на Бумажникова вздрогнули, обернулись , невольно ослабили хватку, и атлетичный майор тут же выхватил его из толпы, отводя в сторону и прикрывая своей широкой спиной. «Он напал на наших людей и за это ответит! Прочь с дороги!»- набычился капитан и бешеным секачом двинулся на майора. «На шестерых в одиночку не нападают. К тому же все целы, не считая царапин. Офицер пойдет с нами. Таковы правила. Еще шаг, и я буду стрелять.»- с леденящим душу спокойствием отозвался майор, в его руке вороной сталью блеснуло оружие, и оба патруля – гарнизонный и милицейский – принялись сходиться, хватаясь за пистолеты. Летчики встали в одну линию, словно на стрельбище, передернули затворы и изготовились к залпу. Лезть под их пули с противоположной стороны желающих не нашлось, и прихрамывающий на обе ступни Виталий достался к его огромному облегчению родным военным.
…В одной из пустых камер гарнизонной комендатуры с затхлым смрадом от прелой кирзы, потных портянок, гуталиновой ваксы, замусоленных солдатских бушлатов, где за неимением лампочек царила романическая атмосфера средневековой темницы, вдоволь покуралесившему старлею позволили перевести дух, пощупать целы ли кости и одиночестве в помозговать о случившемся. Четыре часа в непроницаемом одиночестве арестанту пошли на пользу. «Так тебе и надо - чудо ты в перьях, плэйбой хренов, щенок, сопляк, безмозглый баран, тупица, ***-имбицил!– бичевал он себя как можно больнее и изощреннее. - Значит, в казарме ты образцовый трезвенник и другим не даешь, а в кабаке готов сорваться с катушек! С этого дня никаких пьянок, усек?!»- диктовал он себе железобетонную установку на будущее. Но, немного поостыв, все-таки остановился на компромиссе: чтобы не светиться белой вороной в компаниях – не возбраняется символический бокал шампанского или сухого винца. Бумажников отчетливо вспомнил, как сразу после выпуска из училища явился при полном параде к своему первому командиру части, тот извлек из сейфа бутылку столичной водки, налил полный стакан и приказал: «Пей!». Рядом в знак одобрения кивал седой головой его худосочный заместитель по политчасти с трудно выговариваемой польско-еврейской фамилией. Бумажников с брезгливой вежливостью отказался, и уже через неделю как чужеродный элемент для неразлучного с пьянкой командования был переведен в самую отдаленную роту другой войсковой части примерно на полпути между Транссибом и Бамом. Эту роту, куда сплавляли потерявших страх старослужащих со всего строительного управления, в округе прозвали дембельским санаторием и офицерским штрафбатом одновременно. Почему так , лейтенанту стало понятно уже на первом утреннем ротном подъеме , когда он остервенело тряс двухэтажные кровати с не желавшими покидать нагретые постели «дедами». Кто-то из них матерно огрызался и отворачивался, кто-то демонстративно натягивал на голову простыню, пока его со всего маху не лягнул мосластой ногой рассвирепевший от «борзого летехи» узбек Байрамов ростом под сто девяносто сантиметров. Лейтенант в приступе бешенства сбросил наглеца вместе с матрасом и одеялом аж со второго яруса словно пушинку , сброшенный само собой кинулся в драку, но после встречного удара в челюсть оказался на полу в глубоком нокдауне. Желая поглазеть – кто кого, рота поднялась, затем построилась, и с этой минуты Бумажников больше никому не позволял игнорировать свои приказания, будь то вспыльчивые кавказцы, хитроватые татары, упрямые прибалты или побывавшие в местах не столь отдаленных татуированные русаки… Все бы путем, если бы не его хулиганистая привычка редко, но метко гусарить так, чтобы было над чем «поугорать» на досуге. Еще в военном училище он и его взводные кореша на спор повадились снимать пробу на чужие свадебные застолья до появления приглашенных туда законных гостей. Назвавшись друзьями жениха или невесты, в наглую усаживались за стол, на одном дыхании пропускали по три-четыре стопарика горькой, обгладывали полтуши помпезно зажаренного поросенка, сметали дюжины две закусок, и когда устроители свадьбы успевали прийти в себя, были уже на выходе, иногда лихо отмахиваясь от разъяренных хозяев медными бляхами намотанных на руки ремней. С свадебной рулеткой после одной из таких отмашек, когда едва удалось отбиться, они, почесав затылки, решили покончить. Побаловались и будя! Потом пошли чередом курсантские свадьбы и отвязавшиеся от казарменных запретов кадеты состязались, кто кого перепьет. Проигравшим считался тот, кто падал лицом в салат или как однажды Виталий на свадьбе в Малиновке,- есть такое богатое большое село в Донецкой области, - очнулся утром в курятнике, перепачканный перьями и пометом. Приехав домой из Малиновки, Бумажников узнал о гибели друга детства, которого тоже позвали на свадьбу, где тот, как водится, утолял жажду не только водой и квасом, и , возвращаясь на мотоцикле под крепким градусом, уснув за рулем, врезался в тополь. Нелепую смерть товарища переживал тяжело, но для надлежащих выводов не созрел. Приключения Виталия продолжились и после выпуска, когда он окрыленный надеждами прилетел служить на Дальний Восток. Чего стоила одна только станция Магдагачи в Амурской области: половину обитателей станционного поселка составляли многочисленные военные, прозвавшие ее Магдебургом, остальные – «химики-уголовники». В единственный кабачок «Магдебурга» под самую завязку обычно равными порциями набивались и те и другие. Из-за отсутствия живой музыки слушали заезженные пластинки, все без исключений вели себя подчеркнуто учтиво и обходительно, словно на великосветском балу, но только до 23-00. Каждый вечер ровно в это время и ни минутою позже, отставив в сторону рюмки и раскланявшись с дамами, выходили на битву служивые с уголовниками. Если не попадались судимые, кулачная буча, правда, уже не такая травмоопасная, заваривалась между родами войск, а коли собирались одни десантники или сплошные летчики, - делились на командиров и технарей, задирались и толкались друг с дружкой по пустячному поводу , чтобы тут же помириться и обмыть мировую. В магдагачинской десантно-штурмовой бригаде каждый свободный от дежурств и от караулов вечер пили все неженатые офицеры, не считая двухметровых лейтенантов из разведроты. Эти будто сошедшие с чемпионского пьедестала атлеты из напитков заказывали лишь минералочку и чаи, методично трамбовали отпетых рецидивистов своими свинцовыми кулаками и вызывали детское у восхищение Бумажникова. Как-то раз в злополучные 23-00 один из разведчиков, перепутав Бумажникова с очередным уголовником, подкинул его тряпочной куклой на рычагом выставленное колено напарника, но во время усомнившись , поймал старлея в полете, аккуратно вернул на место и даже искренне извинился. Равняясь на разведчиков, Бумажников приналег на подзабытый им было спорт и собрался окончательно перейти со спиртного на сладкие воды . Но не сразу, а потихонечку…
Ностальгические воспоминания старшего лейтенанта оборвал лязг распахнувшейся двери камеры и незлобливый голос дежурного офицера : « Вот Ваши вещи. Свободны. Сообщать никуда не будем. Но еще раз попадетесь, ответите по полной программе. Имейте это в виду!»
Следующим мучительным утром, преодолевая жуткую боль в каждой клеточке своего испытавшего экзекуцию организма, Бумажников все-таки сумел подняться как обычно без десяти шесть, замазать тональным кремом выступающую наружу траурную синеву, и на дежурной машине прибыть в расположение своей роты, где после докладов командиров взводов на одном дыхании как сольную партию в опере выдал политинформацию о военно-политической обстановке на Дальнем Востоке и вытекающих из нее задачах для каждого отдельного взятого рядового строителя . Особое внимание уделил отстающим бригадам на вводимых объектах и тормозящим созидательное движение разгильдяям. Раздав каждому по заслугам , а также придав всем взводам и бригадам должное ускорение, замполит вызвал в ротную канцелярию тайно боготворивших его сержантов, которые показались ему слишком уж жизнерадостными для этого ничем не примечательного утра , и озадачил их так, чтобы до самой вечерней поверки пахали с личным составом как папа Карло, а не подмигивали друг другу , словно красные девки на выданье. После ухода сержантов в дверь осторожно заглянул ротный комсорг Макаров: «Разрешите войти?» Обычно сдержанный и флегматичный комсорг прятал глаза и, кусая губы, старался не расплыться в идиотской самодовольной улыбке. «Еще одна такая хитрая смехуечка и будешь отжиматься сто пятьдесят раз подряд! Ну-ка рассказывай, что здесь приключилось!»- одернул комсомольского вожака теряющий терпение комиссар. По ходу красочного доклада Макарова замполит начал краснеть от стыда вареным раком и, имитируя усталость, прятать в ладонях свое предательски припухающее лицо. Судя по рассказу комсорга, в минувшую ночь сержанты Мкртчян, Бочкарев и Курбанов, которым он только что сделал внушение , угнали из соседнего автобата КАМАЗ, вооружились лопатами и ломами, и поехали вызволять Бумажникова из неволи. О его задержании они узнали от рядового Карпухина, который попался за самоволку и из своей камеры случайно заметил, как привели хромающего помятого замполита. Стройбат всегда стоял особняком от остальных войск, а Бумажников в своей роте пользовался непререкаемым авторитетом. В том числе и у разгильдяя Карпухина, ошалевшего от увиденного и сбежавшего из-под символической стражи подымать роту на выручку комиссара , хотя Бумажникова к тому времени уже отпустили. Самостоятельно, без профессионала- водителя, одолев на КАМАЗе двадцать пять ночных километров, наводящие ужас сержанты ( громила Курбанов мог даже днем испугать своим видом) вломились в поселковую комендатуру, которая в отличие от дивизионной охранялась ночью единственным прапорщиком, заставили потрясенного их свирепым видом дежурного показать все камеры и, удостоверившись, что Бумажникова там нет, с ощущением честно выполненного долга отправились восвояси.
Готовый со стыда провалиться из-за того , что о его похождениях стало известно роте, замполит безмолвно дирижерским жестом руки отпустил своего надежного проверенного комсорга и погрузился в долгоиграющий транс: «Какая же я все-таки сволочь! Едва не накликал побоище между стройбатом и меня же выручившими летунами. Еще в придачу вырастил головорезов-сержантов, не признающих никакого начальства, окромя своего замполита. Нет, любые вылазки в поисках женской взаимности теперь только на тверезую голову. Иначе, ей богу, мне ее не сносить.»
Следующие полгода Бумажников вместе с доверенным ему коллективом уже нового призыва, а это сто тридцать забритых лбов со всех уголков СССР, денно и нощно вкалывал на восстановлении взлетевшего на воздух по как всегда засекреченным сверху причинам армейского арсенала из шестидесяти набитых оружием и боеприпасов хранилищ , пока в июле с полусотней каменщиков и монтажников его не перебросили в оживленный цивильный город на возведение жилья для офицеров расквартированной там дивизии. Вернувшись ненадолго к соблазнам цивилизации, отдохнувший молодой организм старшего лейтенанта забастовал и затребовал живой женской ласки. Тем паче, что в трех кварталах от его съемной квартиры с наступлением сумерек загорались магическими огнями молодежное кафе и два ресторана. Легко отвыкающий от алкоголя спортивный Бумажников ( в училище выполнил первые разряды по боксу, бегу и гирям) отказываться от официально узаконенных притонов из-за присущего им женского фактора вовсе не собирался , и в первый же незанятый службой вечер с нетерпением подался туда , где у входа больше всего толпилось легко узнаваемых «снимающихся» девчат. Виталия по его просьбе усадили за столик с тремя недурственными подругами, он на правах гостя заказал бутылку сухого шампанского, для виду плеснул себе полбокала и приступил к ненавязчивому ухаживанию. Все начиналось как нельзя лучше, однако после тоста за знакомство и свежего анекдота про рановато повзрослевшего Вовочку, когда у всей четверки заблестели глаза и наступила пора знакомиться ближе , случилось то, чего еще год назад невозможно было представить: по обеденному залу, словно по плацу, загромыхали сапогами военный комендант в звании подполковника и с ним во всеоружии пятеро коренастых мордастых прапорщиков, похожих один на другого, как надетые на них хромовые сапоги. Подполковник, возвышающийся над ними заборной жердью, угрожающе подбоченился и прогорланил утренним петухом: «Товарищи офицеры, вы нарушили приказ командующего о борьбе с пьянством и мой личный запрет на посещение ресторанов. Приказываю всем пройти к дежурной машине!» Сообразительный Бумажников, шепнув девчонкам «пока!», попытался исчезнуть через хозяйственный двор, но в дверях его перехватил комендантский прапорщик, от которого несло густым водочным перегаром. Надеясь на благополучный исход, Виталий не стал вырубать напиравшего на него прапорюгу, озираясь по сторонам вернулся обратно и с отвращением убедился, что все участники повальной облавы, включая самого коменданта, до того пьяны, что казалось -пролетавшие поблизости мухи падали бездыханными от воздействия алкогольных паров.
В будочный «ГАЗ-66» вместе с Бумажниковым набилось еще душ пятнадцать: лейтенантов, старлеев и капитанов, которых комендантская группа , не разбирая, надергала по всему городу. Трезвого как стеклышко замполита пограничной заставы, например, разбудили и забрали из зала отдыха на железнодорожном вокзале, вменив ему то, что он не догадался проснуться и козырнуть мимо проходившему коменданту. Спору нет, в комендантские сети залетело немало вкусивших по разным поводам огненной жидкости, но любой из них смотрелся достойнее и трезвее тех , кто их сегодня ловил. Нарушителям, настоящим и мнимым, включая Бумажникова, было твердо обещано, что после письменных объяснений в комендатуре их немедля отпустят, однако по прибытию в свои владения комендант еще пару раз принял на грудь и окончательно вышел из берегов: «Каждому по трое суток ареста. И это только начало! Будете сидеть, сколько скажу! Бузотеров – в карцер», заводя самого себя до истеричного фальцетного визга. Задержанные начали было напирать и роптать, но под натиском комендантского отделения с «калашами» наперевес все доставленные, как шпроты в консервную банку, переместились в одну общую камеру. « Вот это ты ,паря, вляпался!- лихорадочно зашевелил мозгами Бумажников, которому завтра как секретарю ротной партийной ячейки предстоял отчетный доклад , причем с отдельным абзацем об искоренении пьянства в духе требований самого товарища Горбачева. – По незыблемой традиции явится кто-нибудь из начальства, а парторг Бумажников, видите ли, показывает личный пример на …гарнизонной губе. Нет, на собрании я должен быть, даже если рызыграется конец света. Иначе мне, как офицеру -политруку, черт меня побери, в армии делать нечего».
- Пора сваливать из этой позорной клетки, и от этого вконец охреневшего коменданта. Кто со мною на выход?- ошарашил Виталий товарищей по неволе своим самоуверенным заявлением , когда они уже устали негодовать от комендантского произвола и принялись прямо на бетонном полу устраиваться поудобней ко сну. Вопросительную настойчивую тишину прервал очнувшийся от сморившего его сна капитан-десантник , который в отличие от старлея в этот вечер неслабо поддал по случаю своего дня рождения. Судя по значкам и нашивкам на его кителе, капитан совершил больше полусотни прыжков с парашютом, имел ранение (похоже, Афганистан) и орден Красной Звезды. Играя булыжниками выпирающих бицепсов и лучезарной детской улыбкой, он по-братски приобнял Бумажникова за плечи и пробурчал одно единственное слово: «Пошли!» Остальные, помявшись, все-таки решили не рисковать. Виталий не откладывая предложил план: «Просимся в туалет и на полпути резко сворачиваем к выходу. Тем, кто будет мешать, даем по шее и быстро делаем ноги.» «Лады! – одобрительно ощерился на этот раз хищной разбойничьей улыбкой дюжий десантник, и Виталий, не откладывая, забарабанил в двери, требуя выпустить во двор по малой нужде. Не подозревая подвоха, их вывели из застенка, они как договаривались резко свернули к выходу, отшвырнули далеко в сторону попытавшегося помешать им сопровождающего солдата и сорвали с него от греха подальше кожаный ремень с штык-ножом. Нож с ремнем улетел в кустарник, но на выкрики караульного наперерез им уже бежал начальник караула в майорском звании. По нелепой клоунской отмашке его худющих конечностей можно было без труда догадаться, что в свою кадыкастую горловину он залил как минимум грамм пятьсот жидкого допинга, зато появившийся в его дрожащей руке восьмизарядный Макарыч смотрелся более чем серьезно. Майор на бегу дослал в патронник патрон и прицелился прямехонько в лоб Бумажникову с заполошным истерическим окриком: «Стоять! Или я нажму на курок!» Черный зрачок пистолетного дула подействовал на Бумажникова угнетающе. Он отступил, ругаясь, пару шагов назад, зато вперед разъяренным медведем ринулся десантник и с возгласом «Моя задница и так в шрамах!» поймал майора за кисть вооруженной пистолетом руки. Вывернув ее одной правой так, что пистолет шмякнулся об асфальт, мощный вояка широкой как лопата левой ладонью хлестанул по щеке тщедушного напротив него начкара. От звонкой затрещины бедолага начкар оказался на четвереньках, тщетно пытаясь подняться с колен, а Бумажников и десантник стремглав прошмыгнули через турникет КПП, застращав выглянувшего было оттуда сержанта трехэтажными жуткими матюками. Вырвавшись на свободу, беглецы обнялись, ударили по рукам и рванули в разные стороны.
Следующий день начался для Бумажникова с того, что возле его ротной казармы ни свет, ни заря нарисовалась черная «Волга» начальника политотдела кустового УИРа Константина Мамаева. Мудрый, седой и за тридцать лет безотказного служения Родине побывавший во всех мыслимых передрягах Мамаев знал Виталия как облупленного, очень его ценил и напускной суровостью пытался скрыть свое восхищение очередным нетривиальным поступком любимчика. А потому был краток и деловит:
- Вместо того, чтоб жениться, рыщешь волком по кабакам! Позорище! Хорошо хоть не алкоголик, а бабник, но если официально не оправдаешься, вылетишь из армии с волчьим билетом. Несмотря на прежние заслуги и благодарности. В штаб округа от коменданта пришла телефонограмма, что ты с каким-то костоломом десантником устроил нападение на караул, пытался разоружить начкара и совершил побег. Округ ответил грозной депешей: найти, арестовать, провести расследование, разжаловать и выгнать из вооруженных сил. А ты как хотел? Благодари меня, что снова не в камере. У тебя в запасе несколько суток. Время пошло.
Уже после обеда Бумажников был на приеме у местного военного прокурора с лаконичным изложением на бумаге того, что произошло минувшей ночью в комендатуре . Главный козырь, выложенный старлеем: «Разве можно в таком непотребном виде гоняться по городу за младшими офицерами и хватать всех подряд? Переписали бы личные данные, сделали воспитательное внушение и отпустили большую часть задержанных. Вместо этого всех скопом изолировали в скотских условиях по одному квадратному метру на человека.»
- Я этого так не оставлю!- глядя в бесцветные и холодные как лед глаза прокурора, продолжил Виталий. - Если по данному факту не будут приняты должные меры, отправлю письмо предстоящему съезду партии с докладом о творящемся здесь беззаконии. Офицеры тоже являются гражданами страны , и никакой комендант не вправе запрещать им обедать и ужинать в ресторанах.
-Посещайте, но в гражданской форме и без употребления алкоголя. Вы же вчера грамм двести употребили. Комендант мне уже доложил. А ведь замполит, можно сказать, лицо нашей партии, которая взяла твердый курс на очищение общества от алкогольной заразы. - При слове «зараза» прокурор зябко повел узкими девичьими плечами и мечтательно посмотрел в потолок.
- Даже если я пригубил шампанского, комендант усугублял стаканами водку. Так кто из нас после этого нарушитель? Или для коменданта закон - пустой звон?
-Хватит дебатировать. Вы не на митинге. Оба хороши. Что вы конкретно хотите?
- Официального опровержение его рапорта в округ . А я забираю заявление на ваше имя и рву готовое к отправке письмо в приемную XXYI съезду КПСС.
-Какой Вы, однако, прыткий! Вашу бы энергию да в мирное русло. Хотите вынырнуть сухим из воды. Как вариант: по результатам расследования доложим, что задержали Вас за нарушение формы одежды и затем отпустили. А о побеге сообщили ошибочно. Но строгий выговор получите в любом случае. Все ясно?
- Так точно!
Выбравшись на улицу под щедрые лучи июльского солнца, Бумажников долго и с упоением, словно шахтер после подземной смены, разглядывал из-под ладони негодующее алыми языками небесное око, воздавая ему мысленную хвалу за то, что не оставило его, не забыло, и заодно прося прощения за свои художества: «Не сердись, Ярило-светило! Даю слово: отныне ни капли спиртного , даже по требованию женщин. Пусть принимают такого, какой есть. Или гуляют мимо. Карьеры, конечно, не сделаю, ведь без штабных попоек выше батальона не пустят. Всюду алкогольная мафия. А еще коммунизм собирались строить, хреновы демагоги! Ну и фиг с нею, с карьерою. При первой же возможности попрошусь в запас. Буду наслаждаться свободой, если она еще где-нибудь уцелела.»
Через три года замполита батальона капитана Бумажникова отправят в Киев на трехмесячные высшие курсы политсостава . По неписанным правилам такая учеба предшествовала скорому повышению в должности командированного на нее офицера . Но Бумажников своим будущим распорядился иначе. Он уже успел убедиться, что чем выше начальство, тем разительней нравы оного расходятся с трибунными заклинаниями, однако увиденное в киевском центре окончательно отбило у него охоту к карьерному росту. Из курсовых командиров, и особенно преподавателей, преимущественно чернявых и женоподобных, почти никто не служил в линейных войсках, и, тем не менее, к военной пенсии эти ребята поголовно получали полковничьи звезды с каракулевой папахой, ничем не рискуя и не покидая уютных аудиторий и кабинетов. Едва ли не единственным среди преподавательского состава , кто прошел не только настоящую армию, но и зарубежные горячие точки, оказался седой приземистый подполковник Анисимов, прихрамывающий на левую ногу после осколочного ранения под Кандагаром. С Анисимовым Виталий нечаянно подружился в спортзале, куда тот приходил размять свою поврежденную ногу и позаниматься гимнастикой. На расспросы о личном участии в негласных вооруженных конфликтах Анисимов обычно отшучивался окопными анекдотами, но как только речь заходила о его преподавательских буднях, вспыхивал словно порох: « На этих курсах всем заправляет паркетная мафия из бестолковых расфуфыренных сынков большого киевского начальства. Курсы для них кормушка и мне дали понять, что я со своим боевым опытом здесь как заноза и долго не продержусь. Ищут малейшую зацепку, чтобы отправить меня обратно в войска.»
Один из таких паркетных полковников в должности начальника курса, отвечавший за прием и отправку слушателей, когда Бумажников доложил о своем прибытии , как бы шутя-играючи предложил молодому перспективному капитану взять свою единственную доченьку в жены. Виталий в ответ также весело отшутился и вместе с другими товарищами по курсам с головой окунулся в насыщенную культурную и вечернюю жизнь великолепной украинской столицы. Спустя пару недель на повторное, теперь уже без тени юмора полковничье предложение, Виталий снова ответил беспечной шуткой и следующую ночь провел в гостях у разведеночки-киевляночки, с которой познакомился вечерком на Крещатике. На утреннее построение после горячих объятий новоявленной пассии явился без опоздания в умиротворенно-мечтательном расположении чувств, от которых вскоре не осталось следа, когда благоухающий дорогим коньяком и фирменным одеколоном полковник Пинчук, тот самый - с засидевшейся в девках дочуркой, скомандовал :« Капитан Бумажников , выйти из строя!», и перед двумя шеренгами офицеров из всех военных округов СССР влепил ему как пощечину строгий выговор (не ночевал, видите ли, в общежитии). Несколько секунд холеный рыхлый полковник откровенно упивался охватившим всех молчаливым страхом, поскольку ночевавших не в общаге, а в городе, среди застывших перед ним в положении «смирно», было более чем достаточно. Перед тем, как произнести «вольно!», Пинчук решил сломать Бумажникова окончательно, заявив, что назначает партийное расследование по его аморальному поведению с самыми серьезными для него последствиями.
Чтобы взять себя в руки и предпринять ответные меры, битому дальневосточному волку понадобились одни сутки. Он хладнокровно прикинул и посчитал, что в его группе и в целом по курсу в радиусе втихаря распущены по домам в радиусе до тысячи километров не меньше трети всех офицеров-слушателей. Каждый из них при возвращении заносил полковнику-моралисту в знак благодарности тяжелую сумку или пакеты с гостинцами: сальцом, балыками, икрой, вареньями, домашними винами, самогонками, дефицитными тряпками и всевозможными сувенирами. К окончанию очередного курса просторный кабинет Пинчука превращался в склад подношений, которые он не успевал рассортировать. Дождавшись вечера, когда начальник курса по обыкновению разомлеет у себя в мягком глубоком кресле за просторным столом с согреваемой в ладонях коньячной рюмкой, Виталий с шутовским виноватым видом зашел в его покои и плотно прикрыл за собой дверь. Полковник, принявший за чистую монету смиренную позу и потупленные глаза, уже приготовился с мстительным наслаждением лицезреть унизительное раскаяние строптивого капитана, но тот словно Райкин преобразился из жертвы в судью и предъявил ультиматум:
- Я смотрю, Вы горите желанием переехать из теплого Киева на нежаркий Дальний Восток, так сказать поменяться со мной местами? Я только «за». Завтра же доложу о Ваших продуктовых и прочих поборах за подпольные отпуска прибывшим на курсы представителям Главного политуправления из Москвы, если Вы на офицерском разводе не сочтете за труд во всеуслышание заявить, что произошла досадная ошибка и что в результате проведенного разбирательства все обвинения и взыскания с меня сняты. Поверьте: не таких, как Вы, приводил в чувство. Поэтому в 25 лет уже замполит части. На всякий случай наведите справки у моего горячо любимого руководства. Пекусь о вашем же личном благополучии . Надеюсь, договорились. Или все-таки нет?
Пинчук зябко вобрал в голову плечи, нервно заерзал на своем троне, с третьего раза кое-как сумел прикурить сигарету и принялся выжидательно разглядывать капитана сквозь дымное облако.
-Ну что ж, молчание – знак согласия,- флегматично подытожил Бумажников.- До свиданья. А лучше прощайте.
Следующим утром начальник курса под маской незлопамятного великодушного доброхота выполнил поставленное ему условие, но сам Бумажников особой радости от своей победы над еще одним самодуром не ощутил, хотя бы потому что инспектора из Главпура, которыми он стращал Пинчука, с их высокомерным самодовольством и чванством были ничем не лучше нижестоящих киевских пустозвонов . Такие же демагоги и выскочки. Всем своим холодеющим от мимолетного ужаса существом Виталий почувствовал, как перевернуло и смыло потоком накипевшего в нем неприятия старую идеологическую плотину, худо-бедно державшую доселе в повиновении растущий вал перестроечных откровений и заблуждений в его без устали размышляющей и сомневающейся голове. После свалившегося с души бремени Бумажников воспарил над окружавшей действительностью вовремя выпрыгнувшим парашютистом из летящего в никуда самолета , переполненного никчемными догмами и иллюзиями. Бумажникова подхватило и понесло сорванным с дерева осенним листом предштормовое всеобщее настроение о том, что с опостылевшей прежней жизнью следует безвозвратно и во что бы ни стало покончить. Сам того не желая, Виталий неожиданно охладел к бесподобному и величественному в любую погоду Киеву и с утомительным безразличием дождался-таки окончания «санаторно-курортных» курсов для потерявших смысловые ориентиры политработников. Подымаясь по трапу огромного «ИЛа» на десятичасовой рейс до Хабаровска, он оглянулся на сказочную красоту окрестной природы , прохладным ветерком шептавшей вдогонку, что впереди его ждет -дожидается вольная волюшка- без казенного и партийного хомута. Спустя полгода все именно так и произошло: выведенному за штат капитану удалось добиться своей почетной отставки в связи с сокращением штатов, правда без всякого пенсиона, и как льготнику поступить без экзаменов в Дальневосточный государственный университет. Год спустя он демонстративно сдал в райком КПСС партбилет, и даже сам Бахус не смог ему поставить подножку. Пьяное иго над Бумажниковым закончилось. Начинались новые времена: беспощадные , голодные и свободные, в которых ему предстояло отвоевать свое место под солнцем. Вопреки всему и несмотря ни на что.
В И К Т О Р М А Р Ь Я С И Н 17 января 2013 года
Примечания:
УНР- управление начальника работ, УИР- управление инженерных работ.
Расскажи в социальных сетях:
Если вы впервые на сайте то вам необходимо:
Если ранее вы были зарегистрированы в социальных сервисах то вам необходимо:
Если вы зарегистрированы на сайте то:
